— Максимилиан, вы ранены!..
Волков оглянулся.
Болт ударил знаменосца в щеку, под правую скулу. Распорол ее, кажется, выбил зуб, зацепился за край шлема и упал вниз. Из разорванной щеки на горжет и кирасу обильно текла кровь.
— Вы ранены, Максимилиан! — продолжал кричать бестолковый Фейлинг.
— Замолчите, болван! — велел ему Волков и уже спокойнее сказал Максимилиану: — Прапорщик, отдайте знамя сержанту Хайценггеру.
Сержант, услыхав это, подъехал к ним. Он был готов взять знамя, дело это для всякого почетно.
— Нет-нет, я в порядке, — с трудом отвечал молодой прапорщик. Достав из седельной сумки чистую тряпку, он приложил ее к лицу.
«Не хватало еще, чтобы эти ублюдки моего знаменосца убили или чтобы он знамя уронил».
— Капитан Фильсбибург, — распорядился Волков, — идите уже на них, врежьте им как следует.
— Да, генерал, — ответил капитан. — Барабанщик, играй «готовься».
Пока Вилли стрелял, Фильсбибург выровнял линии и взял из резерва людей. Теперь его восемь полноценных линий выглядели заметно внушительнее, чем шесть неполных линий врага.
И солдаты кавалера пошли вперед. Сошлись. Теперь, не имея возможности стрелять в солдат Фильсбибурга, арбалетчики горцев сразу стали кидать болты в Волкова, Максимилиана и молодых господ. Волков хотел быть ближе к своим солдатам, но один болт попал ему в шлем, следующий порвал знамя, другой царапнул незащищенную в тот момент руку Румениге, и еще один слегка зацепил шею его коня. Болты сыпались дождем — пришлось отъехать, чтобы сохранить лошадей.
И опять понесли солдат к забору, чтобы уложить в ряд своих раненых и мертвых товарищей. А горцы дрались так, что не только сами не уступали, а еще давили на баталию Фильсбибурга.
А у забора уже человек тридцать лежало, кавалер перестал считать мертвых и раненых. Он надеялся, что и противник несет потери. Да нет же, он знал, что так и есть, но противник на своей земле, к ним помощь может прийти в любую минуту, а вот к нему…
Он сжимал и разжимал кулаки, приходя в ярость. Злился он в основном на Фильсбибурга, полагая, что тот слишком хладнокровен во время дела. Это было невыносимо. Генерал не мог вот так сидеть и ждать, зная, что дорога каждая минута, что всякая следующая может все изменить, все перевернуть ему во вред и привести к разгрому.
— Фейлинг! — рявкнул он. — Дайте-ка мне мою секиру.
— Господин генерал… — только и произнес оруженосец.
— Сержант Хайценггер, ты и твои люди со мной, знаменосец тоже, — продолжал генерал, уже слезая с коня.
— Господин генерал, сие не должно вам, — вдруг заговорил Максимилиан, так и держа окровавленную тряпку возле лица. Видно было, что он не согласен с приказом. На памяти кавалера первый раз прапорщик заупрямился и оспаривал его решения, но возражения свои излагать тихо ума у него хватило. — Если… вас даже просто ранят, дело будет проиграно… Дело и вся кампания. А может, и всем вашим людям конец придет.
Волков не слушал, он уже ногу из стремени вынул, но тут к ним подбежал капитан Вилли и сообщил:
— Их арбалетчики убежали, господин генерал, пусть Фильсбибург отведет своих людей, я еще постреляю, теперь у них доспехи похуже будут, мы их свинцом нашпигуем, только дайте.
Волков размышлял всего мгновение. Дело было не в предложении молодого капитана стрелков, дело в том, что Максимилиан прав. Сейчас, когда все словно подвисло на волоске или, вернее сказать, висит на весах взбалмошной Фортуны, лучше не рисковать.
— Хорошо, капитан Вилли, передайте Фильсбибургу, пусть отводит баталию, — наконец согласился генерал и снова поставил ногу в стремя.
Он надеялся, что сейчас горцы пойдут за отступающими и выйдут на широкое место, и тогда он точно сам поведет резерв и гвардейцев, чтобы смять им фланг. Но офицер за спинами горцев не собирался покидать позицию, стал ровнять ряды.
«Ждет, он точно кого-то ждет».
А к ним уже побежали стрелки Вилли.
«Высаживались на заре, а сейчас осталось, кажется, два или два с половиной часа до полудня».
Единственное, что его утешало, так это то, что, выровнявшись, враги едва набрали пять целых рядов да еще дюжину людей. А Фильсбибург из резерва взял себе в пополнение столько людей, чтобы снова выставить восемь полноценных рядов. В резерве осталось едва ли пять десятков свежих солдат.
Как только Вилли вывел на позицию стрельбы свою первую линию, Румениге сообщил:
— Хенрик с Каренбургом едут.