Волков приподнялся на локте, посмотрел на жену.
— Что за человек? — Он бы еще спал и спал.
— Из ваших какой-то.
— Имя он назвал свое?
— Назвал-назвал, — отвечала Элеонора Августа, — да я позабыла.
«Дура».
— Распорядитесь, чтобы Гюнтер нес мне воду. — Кавалер сел на кровати.
— Да уже давно все готово, еще поутру велела вам согреть, — сообщила жена, довольная собой, и добавила: — Я распорядилась вашего человека кормить.
Она улыбалась и ждала… похвалы, что ли…
— Благодарю вас, — проговорил кавалер и начал одеваться.
А жена вместо лакея кинулась ему помогать. Это опять удивило генерала. Отчего она такая стала?
А человек его ждал, конечно, по делу важному. Когда Волков спускался из покоев к столу, встал с места и поклонился не кто иной, как капитан его Эрик Георг Дорфус собственной персоной. И кавалер так ему обрадовался, что обнял молодого человека вместо ответного кивка.
— Позавтракали?
— Госпожа Эшбахт была весьма гостеприимна, — отвечал капитан.
— А что это у вас? — Волков сел за стол, а сам показал на бумаги, что лежали подле руки капитана.
— Как вы и приказали, снова был на том берегу. Чуть обновил карту и осмотрел еще раз лагерь.
— Видели лагерь?
— Я в нем был, продал две бочки меда интенданту.
— И что?
— С лагерем все так же, — отвечал капитан, — укреплять его никто не собирается. Ров неглубок, частокола нет, рогатки на входах, и все. То нам на руку.
Казалось бы, все хорошо, но тон Дорфуса был вовсе не успокаивающий. А тут Мария принесла господину сдобные булки, только что испеченные, кофе горячий, печеную свинину в горчице. Пока она ставила все это на стол, кавалер молчал, но, как она ушла, спросил своего офицера:
— Вижу, что не все вам там показалось хорошим.
Капитан кивал, соглашался: да, не все.
— За день, что я там был, в лагерь приехало двенадцать кавалеристов с южных сел. А к вечеру пришли еще двадцать четыре арбалетчика. И, пока я лагерь не видел, там палаток-то поприбавилось.
Волков, увидав капитана, окончательно проснулся, а теперь, от последних слов его, и взбодрился. Отложил кусок булки, отодвинул тарелку с бужениной. А вот и он, главный момент всякого человека, который принимает решения, от которых будет зависеть его жизнь и жизни многих-многих людей, что пойдут с ним. Главный момент, и ошибиться тут нельзя. Хочется, хочется, конечно, переложить часть своей ответственности на кого-то другого, да на кого же? Кто за тебя примет это решение? И все-таки он хотел знать наверняка.
— Думаете, тянуть нельзя?
Капитан принялся зачем-то ворошить свои бумаги, как будто потерял в них что-то важное, от осознания своей причастности к важному решению, от осознания своей ответственности за будущую кампанию, он молод и не хочет отвечать за принятие решения, ему неуютно под тяжелым взглядом генерала. Но отвечать на заданный вопрос ему придется, и он наконец проговорил:
— День-два… или, может, три дня у нас еще есть для атаки на лагерь, дальше… — Дорфус покачал головой, — дальше не знаю… Одним полком со стрелками можем и не управиться. Думаю, что каждый день в лагерь приходят новые части, каждый день они усиливаются. А если протянем, так еще и генерал их приедет. Тогда точно придется ждать полковника Эберста с его полком и артиллеристов Пруффа.
Большего кавалеру знать было и не нужно. Он сделал два больших глотка кофе из чашки, немного помедлил, словно ловил удовольствие от напитка, и уже после крикнул:
— Гюнтер, господ Максимилиана и Фейлинга ко мне! — И снова повернувшись к капитану, сказал: — Раз тянуть нельзя, значит, и не будем. Начнем дело.