— Раз ты из судейских, так может и грамоте обучен? — спросил солдат.
— Грамотный я, — не без гордости ответил Сыч, — все читаю, а ежели нужда будет, то и написать смогу.
— Развяжите его, — приказал Волков стражникам, — и оставьте нас.
Стражники сняли с Сыча веревки и отошли подальше.
— Прочти, Фриц Ламме, — солдат достал из кошеля письмо ламбрийцев дал его мужику.
Тот взял, стал читать, морщился, старался. Потом виновато поглядел на Волкова и произнес:
— Не могу, господин, буквы вроде наши, а слов не разумею.
Солдат спрятал письмо в кошель, посмотрел на Сыча пристально и спросил:
— Ладно, кистень, нож — понятно, а веревка тебе зачем, душить что ли?
— Зачем же, для душегубства и нож, и кистень удобней и быстрее, а веревка она для тонкой работы. Вот прыгнешь кому на хребет да локотки ею стянешь, чтобы ручкам не сучил без надобности, и волоки его, родимого, куда надо. Веревка вещь очень полезная в моем ремесле.
Ламме замолчал. Ожидая решения солдата. А тот не торопился, сидел, молчал. А пока он молчал, у мужичка потрясывались руки. Он ждал, переминаясь с ноги на ногу. Наконец Волков полез в кошель достал монету в пол талера. Большим пальцем, с кулака, запустил ее в Сыча. Тот ловко поймал ее. Стал ждать, что будет дальше. А дальше Волков заговорил:
— Заплатишь долг трактирщику, сядешь в трактире и будешь сидеть тихо. Пиво пить да слушать. Да смотреть по сторонам.
— Что нужно, экселенц? Только скажите.
— Экселенц! Знаешь, что это слово значит?
— Нет, но так мы все звали нашего судью. А за кем нужно приглядеть в трактире?
— За трактирщиком. Погляди, кто к нему ходит, о чем говорят, послушай если получиться. Узнай, кому пишет он. И с кем письма отправляет.
— Мало кто к нему ходит, только управляющий здешний.
— Управляющий? Соллон?
— Да, жирный такой, вроде Соллоном кличут. В прошлый раз сидели бумаги смотрели.
— А что за бумаги, видел?
— Счета да расписки, сидели, давеча считали что-то.
— А кто еще к нему ходит?
— Вроде никто. Мужики товар ему возят и все вроде. А что мы ищем, экселенц?
— За трактирщиком следи. И за певчишкой одним. Он мне нужен.
— Ла Реньи? — догадался Сыч.
— Да, знаешь, что о нем?
— Ничего, экселенц. К ночи приходит, поет, деньгу берет да уходит. Утра не ждет, в ночь уходит, не боится.
— Это все, что ты о нем знаешь?
Фриц Ламме помолчал, потер себе левый глаз, сплюнул кровь и сказал:
— Еще с бабенкой одной, благородной, лясы в темноте точит. Иногда долго стоят.