— А если и мне пойти? — предложила мать.
— Лучше тебе не ходить, — посоветовал я.
— Родное дитя все-таки, — сказала мать.
— Хотя бы и так.
Отец тоже считал, что матери идти туда не следует.
Стало смеркаться, и мать, подойдя к выключателю у двери, зажгла в кухне свет. На улице-то фонари уже горели. Отец положил книгу и раскурил трубку, поднял ноги над плитой и поддерживал их руками под коленями.
— Калерво сам ничего толком не помнит. Я пойду в деревню, порасспрашиваю.
— Водка легко отшибает память, — сказал отец.
— Из-за чего у них ссора-то началась? — спросила мать.
— Пока не выяснил.
— Из-за девчонок, известное дело, — предположил отец.
— Не знаю.
— До войны из-за этого часто дрались и еще после войны — тоже, — сказал отец.
Оп стал вспоминать, как после войны ездили на грузовике на танцы и дрались в другой деревне. Мать такого не помнила, и они заспорили.
— Что-то этот полицейский хитрит, — сказал я.
Спешить было некуда: скоротать вечер в баре, в центре деревни, мужчины приходили попозже. Я позвонил Анники, рассказал, чем занимался днем, еще позвонил Мартикайнену домой и отпросился на завтра. Он пообещал организовать, чтобы начальник другой смены подменил меня, рассказал о переговорах, длившихся всю вторую половину дня. Завтра они будут продолжаться с представителями союзов. Я пообещал выйти на работу в среду утром.
Пошел в комнату Калерво и осмотрел вещи на столе и на комоде, полистал несколько библиотечных книжек, которые он читал. Они все были о войне. В одной было много фотографий — немцы воевали с Россией, — и я посмотрел их.
Спустился на первый этаж и сказал, что пойду пройдусь. Мать вышла в тамбур — зажечь свет во дворе, возле двери на улицу взяла меня за рукав и спросила, не утаил ли я чего о Калерво. Больше того, что я сообщил, вернувшись, ничего не было, так я ей и сказал.
— А передать ему мы ничего не можем? — спросила она.
— Какую-нибудь одежду можешь приготовить. Он там в выходном костюме и туфлях. Пожалуй, свитер и брюки...
— А позволит ему полицейский переодеться?
— Позволит, непременно. Хоть сегодня отнесу, если успею, — сказал я.
Пошел по дороге в деревню. В окнах бара горел свет, а за окнами видны были люди, сидевшие в баре. Я вошел, увидел за столом компанию молодежи, некоторые лица показались знакомыми, молоденькая девушка за стойкой была незнакомой. От нее я узнал, что Ээро крутит баранку. Я решил подождать, взял средней крепости пиво и открыл бутылку прикрепленной к кассе открывалкой. Девушка взяла со стойки стакан, надела его на горлышко бутылки. Я попросил ее сразу сказать мне, когда появится Ээро, отошел и сел за стол, где сидела компания парней, показавшихся мне знакомыми, но имен я не помнил. Когда я жил в деревне, они еще ходили в начальную школу, если уже ходили. Драку они не видели, рассказали лишь то, что слышали, по деревне шли разговоры об этом.
— Эркки и Олли были там, — сказал один из парней. — Слышал про это, ходил в арестантскую, — сказал я. — А что говорит полицейский?
— Он-то как раз ничего и не говорит.
— А сказал он, кто первым ударил?
— Нет.
— Первым ударил Яанне, затем я, затем церковные колокола, — сострил один из парней: он, похоже, был пьян.
Я налил себе в стакан пива, оно показалось мне теплым и выдохшимся.
— Как-то одному цыгану во время драки метнули в глаз финкой. А он и говорит: «Вот хорошо, что не вилами», — сказал пьяный парень.