— Он откуда?
— Да приехал откуда-то, черт его ведает.
Полицейский вышел из дровяного сарая и остановился посреди двора. Мы оба молчали, он смотрел на поля и деревню. Над домами, в которых топили дровами, поднимался белый дым, а над теми, где было нефтяное отопление, — более темный. Новые дома стояли и среди полей, и на месте старых домов в деревне.
— Пошли теперь туда, в арестантскую, — сказал я.
— Ну, может, и пущу тебя туда, если уж так невтерпеж, — рассуждал вслух полицейский, глядя мимо меня.
— Для этого я и пришел.
— На твоем месте я бы не тратил нервы зря, — сказал он спокойно, а потом мы пошли через двор на крыльцо и в холодные сени, где стоял молочный бидон и висели на вешалке вещи, которыми пользуются летом. Жена полицейского вышла в переднюю, и я поздоровался с нею за руку — мы тоже были давно знакомы, еще до полицейского, но не настолько хорошо, чтобы я приглашал ее на танцы.
— Вот жуть-то, — сказала она.
— Иди-ка отсюда, — велел ей полицейский и втолкнул ее в комнату.
Мы пошли по лестнице вниз, в подвал, и по коридору мимо сауны и прачечной к камере для арестантов — помещению с обитой железом дверью, в которой было сделано небольшое окошечко-люк.
— Тут вроде бы гости к Аутио, — сказал полицейский, открыв люк в двери, затем отошел, и у люка стал я.
В камере было двое арестантов — еще один, кроме Калерво, уже подошедшего к двери. Брат был в измятом праздничном костюме, ворот сорочки расстегнут, а лицо испуганное, опухшее с похмелья. Второй арестант лежал, но теперь приподнялся и сел. Я увидел, что это Сеппяля, торгующий книгами мой товарищ по службе в армии.
— Проваливай, — сказал я полицейскому, который остался стоять у самой двери, опершись о стену.
Калерво подошел к окошку так близко, что я видел только его лицо.
— Никуда я не пойду, — сказал полицейский.
— Давай, шагай, — настаивал я.
— Ты мне не указ! — объявил полицейский.
— Не хотелось бы говорить при этом чертовом легавом, но он не соглашается отойти, — сказал я Калерво.
— Разве домой сообщили? — спросил Калерво.
— Родители мне позвонили.
— Что они об этом думают?
— Можешь сам догадаться.
— А как мать?
— Она, ясное дело, совсем свихнулась, — сказал я и заглянул мимо Калерво в камеру. — А что этот Сеппяля тут делает? — поинтересовался я.
— Вопрос к блюстителю порядка, — сказал Сеппяля.
— Ты его знаешь? — спросил полицейский.
— Мы с ним вместе служили в армии.
— Ну, это можно было предположить, — сказал полицейский.
— Почему же он в камере?
— Пьяный вел машину, да еще пытался украсть бензин на одной заправочной станции.