Читать книгу «Река течет через город. Американский рейс» онлайн.

— В таком деле трудно быть уверенным, — задумчиво говорит он, но тут все-таки вспоминает об очередном заседании, на которое опаздывает, и мы прощаемся.

Теперь я мгновенно утомляюсь от любой ерунды, даже от того, что стоя разговаривал по телефону: у меня начали дрожать ноги, и весь я покрылся испариной, так что приходится отправиться в гостиную и лечь на диван. Я лежу и думаю о том, что долго обходиться без помощи не смогу и что даже не знаю, где Сеппо, хотя все равно помощник из него никакой. Я думаю, не нанять ли сиделку — правда, это хлопотно, но можно было бы справиться в больнице, или домоправительницу — через отдел социального обеспечения, или просто дать объявление в газете. Но в последние дни чужой человек может стать помехой для того, кто намерен умереть: боясь ответственности, он станет вызывать врача или «скорую помощь» и все испортит. С Сеппо это еще может удаться, особенно если заставить его слушаться и вообще смотреть на эти вещи так же, как я.

Отлежавшись, я встаю и иду в ванную; раздеваюсь, включаю душ и осторожно моюсь, направляя его так, чтобы струйки не попали на шов: в животе начинает что-то расти, и мне приходится отложить душ в сторону, я делаю это не глядя, потому что боль в животе увеличивается, становится сильнее, чем наружная боль от шва, и наконец разливается по всему телу. Теперь она везде. В больнице все же такого не было, наверное потому, что там я много лежал и мало двигался; боль снова приливает, и я пытаюсь измерить ее и понять, сколько мне еще терпеть.

Вытираюсь большим банным полотенцем и разглядываю себя в зеркале, исхудавшего и пожелтевшего, смотрю на свое лицо с резко обозначившимися скулами, на стиснутые зубы и сведенный от боли рот; я похудел на двадцать килограммов и теперь вижу в зеркале свои костлявые старческие плечи и грудь с выпирающими ключицами и торчащими наружу ребрами. От тела почти ничего не осталось, а кожа, обтягивающая кости, вся в мелких морщинках, как неглаженая простыня.

Я одеваюсь и отправляюсь по дому искать какие-нибудь улики, указывающие на то, куда делся Сеппо. Обнаруживаю, что на месте нет одного чемодана, а в шкафу кое-какой его одежды, а это значит, что в его намерения входило не только пить. Вообще на первом этаже все разворочено, но на уборку у меня пока сил нет, и я поднимаюсь наверх. Врач советовал мне побольше лежать, и тут я ему вполне доверяю, поэтому и укладываюсь в постель. Из тех немногих книг, которые меня интересуют, сейчас мне хочется почитать Штейнера[34], и я открываю его.

V

Проснувшись, я замечаю, что спал в очках, лежа на спине и с раскрытой книгой на груди. Соблюдая все предосторожности, встаю и отправляюсь вниз. В ванной чищу зубы и полощу рот, чтобы избавиться от неприятного вкуса.

Потом иду в гостиную, всю заваленную вещами Сеппо, и осматриваюсь. На мольберте стоит неоконченная картина; я долго гляжу на нее, пытаясь проникнуться тем же чувством, с каким он писал, изучая вблизи все детали, полностью выписанные и только намеченные, пытаясь попять, каково их назначение, — ведь неоконченная работа скорее выдает замысел художника; потом я отхожу, чтобы увидеть картину целиком, и мне кажется, что я понимаю ее. За долгое время я впервые вижу вещь, написанную не для денег, и я радуюсь, хотя, конечно, знаю, что деньги ему необходимы и что без них он бы долго не проработал.

Я сажусь на диван и думаю о том, что умру. Теперь смерть кажется уже совсем близкой. Я не боюсь умирать, ио не могу не тревожиться перед отхождением в неведомый путь. Я силюсь постигнуть, что есть смерть, глубже погрузиться в это, снова подробно вспоминаю Евангелие, то, что было по Его смерти, — все, что знаю. Как Оп был распят на кресте, умер и был погребен, как сошел в ад, как на третий день вознесся на небо и воссел одесную Бога Отца. Я пытаюсь постичь все эти события и долго сижу так, забыв о времени. И потом, когда я уже перестаю думать об этом, чувствую, что приобрел нечто и оно останется во мне и будет дальше совершать свою работу.

Тело мое ощущает приближение конца, особенно теперь, когда появились первые признаки разрушения, предшественники смерти. Я слышу даже запах смерти, исходящий от меня, или мне это только кажется?

Я встаю, принимаюсь за дела, от которых меня избавит разве что смерть. Смотрю в шкафчик, что есть из еды, и отправляюсь звонить в магазин. Но оказывается, что посыльный отбыл с поручением куда-то далеко, и заказ мне смогут доставить только к вечеру. Приходится от пего отказаться и вызвать такси.

Пока оно едет, я достаю себе одежду. Вспоминаю, что нужно заехать в банк, и иду наверх за сберегательной книжкой, лежащей в письменном столе. От всего этого я ужасно устаю и в пальто сажусь в прихожей у окошка, жду такси. По улице проходит воинская часть, видимо на учения, молодые ребята в меховых шапках и в белых маскхалатах, с винтовками за спиной, к рамам велосипедов ремнями привязаны лыжи; они идут группами по семь человек: семь человек, интервал, еще семь человек; их так много, что от нечего делать я начинаю их считать.

Осторожно двигаясь среди солдат, подъезжает такси и останавливается у ворот. Водитель выглядывает, проверяя номер дома, но я уже иду к калитке. На дворе скользко, подморозило, а тонкий ледок еще и припорошен сверху снегом. Я не могу позволить себе упасть и иду очень осторожно. Таксист вылезает из машины и открывает мне заднюю дверцу, я боком усаживаюсь на сиденье, потом втягиваю ноги. Удостоверившись, что ни моя одежда, ни ноги не мешают, он захлопывает дверцу и обходит машину, чтобы сесть на свое место; он уже тоже не молод, на нем синяя шоферская униформа и фуражка.

— Нужно будет сделать круг: заехать в банк, в магазин и снова вернуться сюда. У вас есть время? — спрашиваю я.

— Времени хоть отбавляй, — отвечает он.

— Дело в том, что мне сделали операцию и я еще с трудом передвигаюсь.

— Да у меня много времени, я не скоро кончаю.

— Но там придется подождать.

— Ну, на то и время, чтобы ждать, и своя такса, — говорит водитель.

— Тогда все в порядке.

Я называю адрес банка, и мы едем. Он расспрашивает об операции, и я объясняю в чем дело.

— А со мной вот ничего не делается; только однажды геморрой прихватил, да и то мне уже тогда шестьдесят стукнуло, а у зубного врача ни разу в жизни не был, — говорит водитель и в подтверждение своих слов стучит пальцем по зубам.

Перед мостами мы стоим на светофоре и беседуем о болезнях и о старости с ее немощами. Таксист — человек совершенно здоровый, но его жена страдает каким-то неизвестным недугом. Я думаю о том, что она, может быть, приняла все его болезни на себя, по вслух об этом, конечно, не говорю; он тем временем рассказывает, что до сих пор каждую зиму бегает на лыжах и что в эту зиму в общем прошел километров сто. У него имеется даже удостоверение лыжника; все это он говорит, пока мы проезжаем по мостам, и я снова вижу по одну сторону обнажившиеся пороги, а по другую каток. А с последнего моста я даже ухитряюсь увидеть кусок моря и густой дым, поднимающийся из трубы сульфатного завода. Его относит в море.

Таксист останавливается перед банком и остается ждать в машине. Я медленно вылезаю: сначала ставлю на землю ноги, следом идет тело, и потом осторожно распрямляюсь. Преодолев расстояние до подъезда, я прохожу через обдуваемые горячим воздухом двери внутрь, в банковский зал. В это время, после обеденного перерыва, народу почти не бывает, и нужное мне окно свободно. Я подаю сберегательную книжку девушке, лицо которой мне кажется знакомым, но вспомнить ее я не могу; она приветливо улыбается и берет у меня книжку, смотрит на последнюю отметку, потом достает из ящика карточку и, заложив ее вместе с книжкой в аппарат, впечатывает новые цифры. Я расписываюсь и получаю деньги. Кладу их в бумажник, рассовываю бумажник и сберкнижку по карманам. Откланиваюсь, так и не вспомнив, кто эта девушка, и, застегивая по дороге пальто, выхожу на улицу.

Таксист помогает мне погрузиться в машину. Сил у меня уже нет ни на что, а нужно еще заехать в магазин. Водитель с беспокойством поглядывает на меня, я чувствую себя совсем скверно, пытаюсь отдышаться — и никак не могу.

— Что, совсем обессилели? — спрашивает он.

— Ничего, сейчас полегчает, — говорю я.

Он кажется мне до неприличия здоровым для своих лет, а его сочувствие — показным, хотя, может быть, во мне говорит мнительность. Скорее всего, его чрезмерная заботливость объясняется просто боязнью, а это может иметь для меня самые неприятные последствия: я вовсе не хочу попасть в больницу, да еще по такой пустячной причине.

— Едем теперь на базар или на крытый рынок, — говорю я.

— А вы можете?

[34] Штейнер, Рудольф (1861 — 1925) — немецкий философ-мистик, основатель антропософии.