За алжирской кофейней мы свернули на улицу Монпарнас и прошли немного по ней, мимо порнотеатра и магазина детской одежды, возле которого Мирья застряла, рассматривая витрину, а я пошел дальше к скверу. Высокая бледная проститутка, каждый вечер патрулировавшая эти места, вела в гостиницу пожилого мужчину. Они шли на некотором расстоянии друг от друга, но это все равно было заметно, потому что они двигались с одинаковой скоростью, обгоняя других, и наконец скрылись за дверью гостиницы.
Мирья догнала меня и обняла за пояс. Мы пересекли сквер и зашли в маленький пивной бар-стоячку на углу. Я взял кружку пива, а Мирья захотела выпить перно, и я заказал для нее бокал. В баре было много народу, рабочие, зашедшие сюда по пути домой, люди, живущие в этом квартале, — они что-то обсуждали, причем говорили все сразу и в полный голос. Большая собака, удивившись нашему вторжению, подошла обнюхать нас и вернулась на свое место возле стойки.
— Нам еще предстоит решить, где мы будем ужинать, — сказал-я.
— Ах, вот о чем все ваши мысли, сударь, — сказала Мирья.
Я поднял свою кружку и чокнулся с ней, мы выпили, расплатились и вышли.
Мы обогнули сквер и направились к гостинице. За конторкой сидел какой-то новый мужчина, ни разу до этого не появлявшийся; он выдал нам ключ, и мы двинулись наверх, по дороге все же заметив в дверях кухни усатую.
Я отдал ключ Мирье, а сам направился в клозет избавляться от излишков пива, счастливо спасся от половодья и пришел в комнату, где первым делом вставил ключ с внутренней стороны и запер дверь.
— Знаешь, есть одно очень приятное местечко, — сказал я.
— Неужели?
— Но тебе там все равно вина не подадут.
— Почему же?
— Они борются с алкоголизмом и пьяных женщин не обслуживают, у них такая политика, — объяснил я.
— Сам ты пьяный, — возмутилась она.
— А пьяных мужчин они обслуживают, — сказал я.
— Какая у них гибкая политика, — заметила Мирья.
— Но для некоторых они, может быть, сделают исключение, — пообещал я.
Мирья стояла у окна спиной ко мне. Я встал сзади и тоже посмотрел в окно, где светились над крышами большие уличные фонари, отблески которых озаряли высокое темнеющее небо. Я обнял Мирью и притянул к себе, целуя ее затылок и шею. Она закинула руки назад и сцепила их у меня за спиной, и я целовал ее, и моя рука скользила вниз по ее шее, груди, животу.
— А ты говорил, что есть только одно приятное местечко, — сказала Мирья.
Я расстегнул ее юбку, она перешагнула через нее и начала снимать колготки и трусики; пока я стаскивал с себя одежду, она, откинув покрывало на кровати, уже лежала под одеялом и протягивала ко мне руки.
А потом мы лежали, и чувство радости постепенно проходило.
— Спасибо, — сказал я, вставая.
Мирья рассмеялась и, продолжая лежать, смотрела, как я моюсь, а когда я взглядывал в зеркало, то видел, что она улыбается мне. И хотя мне не стало легче, чувствовал я себя спокойнее. Казалось, что во мне два человека: один что-то делает, ходит, ест, пьет, разговаривает, а другой просто сидит в сторонке и наблюдает.
Я оделся и присел к Мирье на край постели; погладил ее ноги, живот, провел рукой по ее груди; она встала, подошла к раковине и задернула за собой штору.
— Начала вдруг стесняться? — спросил я.
— Не вдруг, — ответила она, пуская воду.
Выйдя из-за занавески, она подошла ко мне, взяла меня за голову и, стиснув ее, поцеловала в щеку и в губы; я потрепал ее по заду, и она отправилась одеваться, а потом красить губы и глаза, и я следил за каждым ее движением.
Когда мы спустились вниз, на улице снова шел дождь. В такси Мирья прижалась ко мне, я сказал шоферу, куда ехать, и обнял ее одной рукой. Так мы и сидели. Таксист вез нас по каким-то неизвестным местам и явно не туда; это рассмешило меня, и я стал объяснять Мирье в чем дело, но водитель сумел среди финских слов уловить знакомое название улицы и поспешно изменил направление. Мы выехали на Сен-Жерменский бульвар, а оттуда на Сен-Жермен-де-Пре. Там мы высадились и перешли дорогу. У «Липпа» на двери висела доска, на которой мелом было написано: «Подождите девяносто минут»; мы сели за столик на террасе и стали решать, что будем делать.
Заказали по рюмке перно, пили, размышляли, стоит ли ждать, пока пройдет девяносто минут, и разглядывали людей, сидящих за столиками на террасе и напротив, на другой стороне бульвара, в кафе «Флер».
Возле стоянки такси собралась большая толпа, посреди которой вертелся коренастый черноволосый человек, голый до пояса; он что-то объяснял толпе, энергично жестикулируя. Возле него на кромке тротуара стояла маслянистая литровая бутылка из-под вина, на которую он все время указывал; тут же находился еще один мужчина, чернобровый, высокий, стройный, в темном полосатом костюме и при галстуке, он тоже что-то объяснял, но что именно, я разобрать не мог. Прохожие подходили и останавливались в толпе, другие, те, кому наскучило слушать долгие объяснения, посмеиваясь, отходили. Наконец полуголый мужчина набрал полный рот жидкости из бутылки и начал выпускать ее тонкой косой струйкой, затем поднес к ней зажигалку и поджег разлетающиеся брызги; прямо у его рта вспыхнуло пламя и поднялось вверх метра на два; толпа вокруг отхлынула, напирая на стоящих сзади, но помощник не умолкал ни на секунду и стрекотал все время, пока длился номер; из всей его французской речи я не понял ни слова. Когда пламя погасло, исполнитель, издав победный клич, слышный, наверное, и на соседних улицах, пустил шапку по кругу; я видел, что многие клали деньги; помощник тоже обходил зрителей с тарелочкой в руках; наконец толпа начала расходиться; мужчины пересчитали свои деньги, сидя на краю тротуара, огнемет накинул на плечи одежду, и они отправились дальше, в сторону реки.
Мы расплатились и побрели по узким улочкам вверх от реки. Моросило. Мирья достала из сумки платок и надела его на голову, завязав концы под подбородком. Я вспомнил об одном ресторанчике, где я бывал, и хотя не знал точного адреса, но подумал, что смогу отыскать его, так как примерно представлял, как к нему выйти.