— А может, зайдешь, увидел бы отца с матерью, — сказала она.
— Да нет, мне нужно в больницу, сейчас там приемные часы.
— Конечно, я понимаю, — сказала она.
Я спросил, в котором часу она собирается привезти деньги; она ответила, что приедет, как только освободится в школе, то есть сразу после трех, если только успеет до этого снять деньги со счета.
Я пошел вверх по улице к остановке. Отойдя немного, я оглянулся — она помахала мне рукой. Я тоже помахал, и она посмотрела на окна дома, в каждом из которых мелькали головы лестадианцев и занавески трепетали, как листья на ветру; мне захотелось послать им воздушный поцелуй, но я почел за лучшее воздержаться.
Стоя на остановке в ожидании автобуса, которого все не было, я наконец решился закурить. Все это время я терпел, чтобы не произвести плохого впечатления на лестадианцев; зато теперь, когда я полез в карман за трубкой и табаком, то обнаружил, что трубка осталась дома. Я чертыхнулся, но тут пришел автобус, который довез меня до центра, а там я взял такси и поехал в больницу.
Сестра ввела меня в палату, и в первое мгновение я испугался. Отец лежал, отвернувшись от двери, и его голова на подушке, маленькая и голая, была похожа на коричневое куриное яйцо. Услышав шаги, он повернулся, чтобы посмотреть на вошедших, и сразу постарался придать лицу веселое выражение. Я сел на стул рядом с кроватью и силился начать разговор. Я смотрел на медицинские препараты и на отца, окруженного ими, и через силу выдавливал из себя: «Ну, это ничего», и «Может, еще все пройдет», и всякую другую чушь, которую совсем не хотел говорить отцу. Я слишком хорошо знал его.
— Они просто разрезали мне живот и снова зашили, они ничего не могли сделать, — наконец сказал отец.
— Я слышал.
— Они сказали, что нужно было прийти раньше.
— А я о чем талдычил тебе всю зиму, — ответил я.
— Это счастье, что я не пришел раньше, — проговорил он.
И рассмеялся, но смех замер у него на губах, рот искривился от боли, и он попытался подтянуть ноги; ничего не вышло, и тогда он замер и долго лежал неподвижно, осторожно переводя дыхание.
— Остается только сидеть дома и дожидаться смерти, — тихо сказал он.
— Может, ты еще поправишься, — выдавил я из себя.
— Лучше не смеши, мне больно смеяться, — ответил он.
— Но ведь все бывает.
Он сказал, что дважды видел, как от такой опухоли умирали его товарищи, что конец был очень мучительный и что врачи своим попечением только затягивали страдания, но ни сами умирающие, ни их близкие не находили в себе сил отказаться цт этого. Он обо всем уже подумал: чтобы избавиться от услуг врачей и умереть спокойно, ему понадобится моя помощь, потому что одному с этим справиться трудно, а тем более в таком состоянии, в каком он сейчас находится.
— Врачи ничего не смыслят в смерти, поэтому придется что-нибудь для них изобрести. По приблизительным подсчетам, у меня есть два месяца, — сказал он.
— Когда тебя выпишут?
— На той неделе, если все пойдет так, как они предполагают.
— Мне нужно ненадолго уехать.
— Куда?
— Еще неясно, — сказал я.
— У тебя есть деньги? — спросил отец.
— Пока нет, но появятся.
— Откуда?
— За портрет.
— Неужели тебе удалось его закончить?
— Да, кое-как.