Сразу после трех я увидел в окно маленькой комнатки, как из дождя появилась магистерша на дамском велосипеде; поверх зимнего пальто на ней был резиновый плащ, полы которого спускались ниже колен и хлопали ее по ногам; я пошел встретить ее, стоял на крыльце и смотрел, как она аккуратно ставит свой велосипед, а потом идет к дому. Я обменялся с ней положенным рукопожатием, в прихожей помог ей снять дождевик и пальто, стряхнул с них на крыльце воду, пальто отнес на вешалку, а дождевик развесил на двери в прихожей. Она тем временем успела стащить сапоги, достала из портфеля тапочки и сунула в них свои лапы. Я обнял ее за плечи и поцеловал в губы.
— Я ужас как выгляжу, прямо из школы, да еще этот дождь, — сказала она.
— Отлично выглядишь, — сказал я.
— Неправда, — сказала она.
Это, конечно, и была неправда, но я снова обнял ее, уже чуть ниже, и крепко прижал к себе; ее волосы пахли мокрой щетиной и прошлогодним сеном, слежавшимся за зиму в скирде и весной начинающим преть от талого снега. Я повел ее в гостиную, она привалилась ко мне сбоку, и в дверь мы еле протиснулись. Что значит крупная женщина.
— Вот уж не думала, что ты его когда-нибудь закончишь, — сказала она.
— Почему же нет? — спросил я.
— Я в тебе не могу быть уверена, раз ты то пьешь, то пропадаешь неизвестно куда, так что даже твой отец не знает, где ты; у меня сразу голова кругом идет от таких переживаний, и никому даже пожаловаться нельзя.
— Если что и было, то теперь это в прошлом. Ведь и работа у меня нелегкая, — сказал я.
— Работа работой, а пить нечего. Я этого не одобряю. В нашей семье мужчины никогда не пили — отец сроду вина не пробовал и братья тоже, и все у них в жизни хорошо, возьми хоть Ээро: и в школе плохо учился, а все же выбился в люди — теперь десятник на заводе Оулуюхтио.
— Сегодня отца оперировали, — сказал я.
— Да что ты, нашли чего-нибудь? — испуганно спросила она.
— Опухоль в животе.
— Ну, вырезали?
— Нет, снова зашили; теперь ждут, чтобы рана немного зажила, а потом отправят домой умирать.
— Это ужасно, это ужасно, — запричитала она, опускаясь на диван, и заплакала.
Я подошел, обнял ее за плечи, прижал к себе; она плакала по-настоящему; хотя всем давно уже было известно, что отец болен, и догадывались, что у него рак, и много раз говорили об этом, но теперь слезы катились по ее лицу, она вытирала их рукавом кофты и носовым платком, который вытащила из рукава.
— Как же теперь? — едва выговорила она.
— Что же делать, мы все смертны, — ответил я.
— Как же ты? Кто же о тебе будет заботиться?
— Ну, я уже большой, что обо мне заботиться, — сказал я.
— Ты не можешь быть один, — сказала она, вытирая последние слезинки, потом откинулась на спинку дивана и задумалась.
Я поднялся и посмотрел в окно на дождь. Она сидела молча, и я не мешал ей думать. Большая серая кошка, вся мокрая, выскочила с соседского двора, с хитрым видом прошмыгнула мимо окна к сараю и скрылась за углом.
— В моей жизни много было всякого, и виною этому только одно — отсутствие настоящих забот. Но теперь все, за эти два дня и две ночи я успел много передумать и решил, что помочь мне может только настоящая тяжелая работа; и я начну работать. Я буду работать и жить своим трудом, как все. Мои картины меня прокормят, я уверен, и не только прокормят, я знаю, что за них будут давать большие деньги. Я проживу. Этот дом останется мне, в нем я буду жить и писать. Раньше у меня много денег и времени уходило на вино, но теперь с этим покончено, — заявил я.
— Как я рада, что ты сам об этом заговорил, — сказала она.
— Я же не совсем глуп, — заметил я.
— Я и не говорю этого, и не думаю вовсе.
— Ну и прекрасно.
— Уж как я рада.
Она подошла, обняла меня сзади и прижалась с такой силой, что я ухватился руками за подоконник, чтобы не вывалиться из окна во двор. Что значит здоровая баба.