— Ему нужно в училище поступить или в техникум, — вмешалась в наш разговор мать.
— Я сам о себе позабочусь, — сказал брат хмуро.
— Сам знает, — согласился отец.
Брат Анники сказал, что он должен сейчас уйти, пойдет в город и затем вечерним поездом вернется в Хельсинки, он вышел в переднюю, надел пальто и снова в комнату — попрощаться. Пожимая мне руку, он спросил:
— У вас в последнее время были забастовки?
— В последнее время нет.
— Вот и хорошо, — сказал он.
— Это ужасно, что коммунисты то и дело подбивают честных рабочих бастовать, — сказала мать.
— Ишь ты! — сказал брат Анники.
— У нас создали такую систему: организовали различные комиссии, куда рабочие выбирают своих представителей, а фирма — своих, и в них-то и договариваются обо всем, — рассказал я.
— Ах так? И что же это такое? — спросил брат Анники.
— Это так называемая демократия на предприятии.
Взяли фальстарт незадолго до появления бумаги Лийнамаа[15].
— Ну, слышь, и не говори мне о Лийнамаа, — сказал брат Анники.
— Во всяком случае, у нас что-то в том же роде.
— Это последние усилия капиталистов, пытаются еще сопротивляться и забить гол, пока не проиграли окончательно, — сказал он.
— Да уж не коммунист ли ты, Матти? — спросила мать.
Анники тут же вмешалась и запретила говорить о политике, чтобы не вышло так же, как в прошлый раз, а когда ее брат еще сделал попытку продолжить, Анники вытолкала его за дверь, это рассмешило ее брата, и уже из передней он крикнул на прощание: «Всего доброго!» Я пошел к окну посмотреть, как он уходит, сверху он выглядел еще ниже, чем был на самом деле, и еще плечистее, голова в шляпе, словно яйцо в подставке, только тупым концом вверх. На углу улицы он встретил какого-то знакомого и, остановившись, немного поговорил с ним. Но тут же пошел дальше и скрылся из виду.
— Пора и нам, — сказала мать.
Мы с Анники удерживали их, но не очень настойчиво. Отец нагнулся, завязал шнурки туфель, мать нашарила в сумке зеркальце, смотрелась в него и красила губы, широко разевая рот.
— Нам предстоит долгий путь, к счастью, мне не требуется вести машину, — сказал отец.
— Два часа, если только нога не устанет давить на педаль газа, — сказал брат.
— Ну, тогда доберемся еще засветло, — обрадовалась мать.
Они все разом вышли в тесную переднюю одеваться, им пришлось там сторониться, давая место друг другу.
— Еще успею заскочить на танцы, — сказал брат.
— И непременно он должен скакать там все субботы, и воскресенья, и среды. Хорошо бы, он так же рвался работать, — ворчала мать.
Она вошла из передней в комнату попрощаться, сперва потрясла мою руку, потом руку Анники, пожелала всего наилучшего теперь и в будущем. Ее одолевали слезы.
— Сына я лишилась, но получаю дочь, — сказала она. — Только не начинай выть, — предупредил брат.
— Приезжай домой погостить, сходим на рыбалку, — сказал мне отец.
Мы проводили их вниз до самой наружной двери и смотрели, как они садились в машину, отец на заднее сиденье, мать в толстом зимнем пальто — на переднее, а брат — за руль. Через несколько секунд они уже въехали в туннель.
[15] Лийнамаа, Кейо — финский социал-демократ, известный политический деятель, занимавший различные государственные посты, в конце 60-х гг. был государственным посредником по трудовым конфликтам. По его инициативе и с его помощью было заключено «Соглашение «Лийнамаа» по так называемой «политике доходов».