— Не буду, — пообещала Анники.
— Меня зовут Сеппо, — представился Пихлая.
Старик Пихлая в сером костюме, белой сорочке, при галстуке и в жилете вошел в комнату так тихо, что мы заметили его только тогда, когда он оказался среди нас.
— А тут гульба все продолжается, — сказал он.
— Не просто гульба, а ждем книгу «Гражданская война 1918 года в иллюстрациях», чтобы можно было сделать вклад в историю финской живописи, — сказал сын.
— Это моя невеста, Анники, — представил я.
Старик Пихлая поздоровался с нею за руку и назвал себя.
— Всю ночь и все воскресенье такой шум-гром, что старому человеку нет благословенного покоя, и по всему дому беспорядок. Кто все это тут уберет и когда? — сказал старик Пихлая.
— Я могу убрать, — предложила Анники.
— Это по-мужски сказано, убирать — женское дело! — согласился Пихлая-сын.
Анники поднялась и стала собирать со столов пустые бутылки и грязную посуду, чтобы унести в кухню.
— Это несколько не совсем... — попытался возразить старик Пихлая.
— Ничего, ничего, — сказала Анники с облегчением, потому что смогла найти для себя занятие. Она отнесла посуду в кухню, столько, сколько могла взять за раз, и вернулась за новой порцией; отец художника спрашивал у сына, что за компанию выпивох он опять приводил сюда, но оказалось, Сеппо их даже толком не знал: он познакомился с ними лишь накануне где-то в центре города, в кабаке, когда его уже закрывали, тогда отец принялся отчитывать его за легкомыслие, но сын, не отвечая, ушел на кухню давать Анники советы. Было слышно, как они пустили воду из крана, и сын говорил Анники о моющих средствах и показывал шкафчик для сушки посуды и шкафчик под мойкой, где и находились моющие средства. Потом сын вернулся в комнату и помог унести оставшуюся посуду, старик Пихлая сделал еще одну попытку удержать Анники, но вскоре отказался от этой затеи, сел на стул у окна и принялся смотреть наружу. Он рассказывал, что для облаков имеется такая же классификация, как и для растений, и в ней облака разделены по родам, видам и подвидам, классификация сделана когда-то в девятнадцатом веке, но она никогда не попадалась ему в руки, хотя он искал ее уже несколько лет. Его сын пришел из кухни и поглядел поверх его плеча на облака, сказал что-то насчет классификации и затем сел на диван; из кухни доносился стук посуды и журчание воды. Я курил и бродил взглядом по комнате: уж одну-то работу в год напишет и старик Пихлая, и ему нужна будет типография, если с ним договориться, это уже дало бы несколько тысяч, и, может быть, удалось бы получить еще что-нибудь в университете: годовые отчеты и учебные пособия.
Старик Пихлая говорил о своих исследованиях в университете и о химии — он читал свои лекции по химии лет двадцать, а то и больше, и по его словам выходило, будто в этой науке что-то не так.
— Выпьем за это, — сказал художник, сунул мне бутылку пива в руку, а свою поднес ко рту и пил из горлышка, я содрал открывалкой пробку и хлебнул глоток теплого пива.
— В развитии человечества алкоголь тоже когда-то играл важную роль, но этот период давно уже позади, и теперь от алкоголя следовало бы отказаться, его миссия завершена, он больше не нужен, — сказал старик.
Мы пили пиво, Анники пришла из кухни и села рядом со мной, живописец и ей предложил пива, но она не захотела.
— Преогромное спасибо барышне, — сказал старик Пихлая.
— Не стоит благодарности, — ответила Анники.
— Если бы Сеппо женился, наше домашнее хозяйство наладилось бы. По крайней мере мне, старику, не пришлось бы вечно заниматься уборкой.
— И на ком это я, по-твоему, могу жениться? — спросил сын.
— Ну, на той барышне, которая вечно тут вертится.
— У нас исключительно деловые отношения, — сказал сын.
Он спросил, не хочет ли Анники ликера, где-то в кухонном шкафу должна быть еще не допитая бутылка, и пошел в кухню искать, он там стучал-бренчал, напевал про себя и наконец вернулся, держа в одной руке ликерную бутылку и рюмку в другой, налил Анники, не обращая внимания на ее протесты, и протянул ей рюмку через стол, пролил ликер и стал, сопя, вытирать столешницу синим носовым платком.
— Ничего не понимаю в химии, — сказал я.
— Понять совсем нетрудно, если правильно обучают, — сказал профессор.
— И я больше не помню ничего, кроме того, что вода — аш-два-о, — сказал его сын.
— Вполне тебе верю, — сказал отец.
— Хотя бы в объеме школьной программы разбираться, — сказал я.
Старый Пихлая считал, что все зависит от способности мыслить, — надо глубоко вникать в каждое дело, а не просто принимать на веру, в политике все подается в виде свершившихся событий, слов и пустых красивых фраз, то же и в науке, которую всевозможные популяризаторы объясняют сходными догмами.