— Наверное.
— Надеюсь, у обоих есть деньги, — заметил таксист.
— Тебя, слышь, это не касается, — сказал Пихлая.
— В какой-то степени касается, — возразил таксист.
— Уж как-нибудь найдутся, — сказал я.
— Тут этого добра полно, — сказал Пихлая, ткнул указательный пальцем мне в грудь, вытащил бутылку с водкой и, перегнувшись черев спинку переднего сиденья, показал ее таксисту.
— Ты не рассердишься, если мы примем по глотку? — спросил он у таксиста.
— Принимайте, если не разольете на сиденье и не наблюете в машине, — сказал таксист.
— Это мы-то наблюем в машине? — возмутился Пихлая.
— Ну не я же, — сказал таксист.
— А ты уверен? — спросил Пихлая.
— И смотрите, не отключитесь, пока будем ехать. Мне неохота вытаскивать Нас потом из машины. Отвезу прямо к полицейскому участку, — предупредил таксист.
— Надо же, чтобы нам достался Такой вредный водитель, — сказал Пихлая.
Он отхлебнул из горлышка и передал бутылку мне. Я пригубил и с трудом проглотил: теплая водка рвалась обратно, и пришлось напрячься, чтобы она пошла в желудок; таксист следил за нами в зеркальце заднего вида; когда во рту стало пусто и в брюхе все успокоилось, я передал бутылку Пихлая.
— Все-таки удержалась? — спросил таксист.
— Еле-еле, — сказал он.
Таксист вез нас по мосту через реку и через железнодорожные пути в район особняков. Пихлая на всех перекрестках подсказывал, куда ехать, хотя водитель утверждал, что десять лет работает таксистом и знает город. Пихлая еще раз отхлебнул йз горлышка и затем сунул бутылку в карман пробкой вниз.
Мы подъехали К двухэтажному деревянному особнячку, окруженному неухоженной живой изгородью — слишком вытянувшимся вверх боярышником. От стен дома длинными Полосами отстала краска, эти полосы трепыхались и шуршали под ветром, от газона во дворе остались лишь пожелтевшие стебли и бурьян.
— Может, зайдешь, побеседуем? — предложил Пихлая.
— Могу и зайти, — сказал я.
— Затопим баню. Таксист, пошли с нами.
— Мне работать нужно.
— В такое время такси никому не понадобится, — сказал Пихлая.
— Вам же понадобилось, — возразил таксист. Он потребовал восемь марок, я дал ему десятку, он вернул мне две марки мелочью.
Мы вышли из машины и, войдя в калитку, прошли по дорожке через двор к дому. На цементном крыльце над дверью горел фонарь, и в его свете я разглядел в глубине двора ягодные кусты и подсобную постройку за яблонями. Пихлая отпер ключом дверь, провел меня сквозь холодную веранду в теплые сени и оттуда прямо в большую комнату. Он включил маленькие лампы на всех стенах, достал откуда-то два стакана, а я сперва сел на стул возле двери, но затем встал и положил пальто на спинку стула. Пихлая поставил стаканы и бутылку на стол, стоявший между диваном и креслами.
— Вот так, самообслуживание. Или лучше пива? — спросил он.
— Пожалуй, пива, — сказал я.
Я прошелся по комнате, рассматривая картины на стенах. Одна, незаконченная, стояла на мольберте возле окна, это был портрет старика в фас; на подоконнике, и на книжных полках, и на журнальном столике рядом с мольбертом валялись тюбики с краской — полные и наполовину выжатые.
Пихлая принес пиво, со стуком опустил ящик на пол рядом со столом. Потом показал мне фото этого самого старика, чей незаконченный портрет стоял на мольберте, и затем еще одну фотографию, на которой старик — тогда еще молодой мужчина — стоял на заднем плане среди большого семейства, впереди маленькие дети, посередине отец и мать, позади старшие дети.
— Эти две фотографии принадлежат родственникам старика, и по ним я должен написать его портрет. Одна баба еще каждый день припирается сюда советовать, — сказал Пихлая.