— Годится, — сказал я.
— Подождите же приятеля, — кричал нам вслед Сеппяля, на ходу задергивая молнию ширинки.
Он догонял нас трусцой, воротник пиджака поднят, на голове мягкая коричневая фетровая шляпа.
— Куда направились? — спросил он.
— Ко мне. Пить пиво, — сказал Пихлая.
— Зайдем по дороге ко мне в гостиницу, возьмем с собой две бутылки водки, — сказал Сеппяля.
Он пошел впереди, как ходят спортсмены на соревнованиях по ходьбе, согнув руки в локтях на уровне груди, виляя бедрами. Мы шли за ним, он обернулся и остановился, ожидая. Город уже затих, окна жилых домов были темными, а большие витрины магазинов ярко сияли. От вокзала медленно приближался черный полицейский «сааб»; проезжая мимо, патрульный, сидевший рядом с водителем, повернулся, чтобы рассмотреть нас получше. Сеппяля сначала помахал ему, затем выбросил руку вперед в фашистском приветствии, щелкнул каблуками и крикнул: «Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!» Полицейская машина развернулась на перекрестке и поехала обратно, Сеппяля перестал кривляться и пошел рядом с нами, «сааб» ехал нам навстречу, полицейские в машине лениво поглядывали на нас. На перекрестке позади нас они опять развернулись и на большой скорости промчались мимо.
— Ишь, гоняют взад и вперед, только денежки налогоплательщиков пускают в выхлопную трубу. В «Хюмю»[8] однажды писали, что полицейские на служебной машине и в служебное время катают женщин, — сказал Сеппяля.
— Постарайся вести себя прилично, а то они сейчас и тебя покатают, — пригрозил ему Пихлая.
Мы прошли мимо новых зданий и мимо магазинов и оказались среди низких старых деревянных домов; дождило, но уже меньше, ветер раскачивал висящие на тросах над улицей фонари и сине-белые дорожные знаки. Залитые дождем стены старых домов были коричневые и желтые, после каждого перекрестка казалось, что ветер дует с другой стороны и иначе воет.
Дверь гостиницы была на одном уровне с тротуаром, Сеппяля нажимал на ночной звонок, изображая что-то вроде морзянки. Он и утверждал, что пользуется азбукой Морзе. Я рассматривал мужскую рабочую одежду в витрине соседнего дома, Сеппяля сел на мокрый оконный карниз гостиницы, снял с головы намокшую шляпу и загнул поля на свой вкус. Пихлая угостил нас маленькими сигарами из жестяной коробочки, на крышке которой был изображен мужчина в шляпе.
Ночной швейцар с измятым лицом и в такой же одежде пришел, открыл дверь, впустил нас и достал из ящика позади стойки ключ Сеппяля, Старый человек, потревоженный среди сна.
— А почты нет? — спросил Сеппяля с важным видом.
— Хе! — хмыкнул старик.
— Мы сейчас поднимемся, но скоро опять уйдем. Они тут ночевать не останутся, этого можете не опасаться, — пообещал Сеппяля.
— Лишь бы не начали шуметь, остальное не важно, — сказал старик.
— Какой еще шум в такое время, — успокоил его Сеппяля.
Он пошел по коридору через каменную часть здания в деревянную, по пути пришлось подняться на пол-этажа по лестнице и прошагать затем по другому длинному коридору, в котором с обеих сторон на дверях уборных были изображены петухи и куры.
Сеппяля отпер дверь и впустил нас в номер. Я попытался нащупать выключатель сперва справа от двери, потом слева, наконец нашел и включил свет. Это была большая комната, и в ней было полно кроватей. Пихлая подошел и сел на ближайшую. Сеппяля уже искал бутылки с водкой в чемодане на кровати у окна. Он выбросил на постель из чемодана одежду, а затем, найдя бутылки, сунул шмотки обратно и объяснил, что комната общая — его и какой-то артели сдельщиков, что он использует комнату в будние дни, когда сдельщики находятся на своем объекте, а они — в конце недели; в комнате на вбитых в стены гвоздях, на вешалке у двери и на кроватях висели и лежали вещи артельщиков. У одной из стен стояли штабелем ящики из коричневого гофрированного картона, два ящика были вскрыты, а остальные заклеены широкой коричневой клейкой лентой. Я заглянул в раскрытые ящики, они были наполнены новыми книгами. Я взял одну посмотреть.
— Это моя работа, — сказал Сеппяля» Он сидел на краю постели, держа две бутылки под мышками, надвинув шляпу на глаза.
— Сказки. «Тысяча и одна ночь», — прочел я.
— Хожу по домам H торгую ими, — сказал Сеппяля.
Пихлая с отсутствующим видом лег, ноги его свисали с кровати.
— И как идет торговля? — спросил я.
— Эти книжки идут хорошо, — сказал Сеппяля.
— Да неужто?
— Их-то люди покупают. Я звоню в дверь и захожу в гостиную предложить товар. Не надо тащиться за книгами в магазин, искусство само приходит на дом. Конечно, покупают не все, но многие. Эти сказки — в трех томах, и они вместе стоят пятьдесят марок» Из них двадцать остаются мне. Если за день продаю меньше двадцати комплектов, это плохой день, а плохие дни у меня случаются редко. Я работаю тридцать дней в месяц. Или тридцать один. Кроме февраля, тогда двадцать восемь. Если силен в устном счете, можешь высчитать, сколько получается в год, — объяснял Сеппяля.
— Изрядная выходит сумма, — сказал я.
Сеппяля рассказывал, как он однажды продавал книги какой-то супружеской паре пенсионеров; старик сидел в кресле-качалке и, покачиваясь, сказал, что они со старухой предпочитают обзаводиться теоретической литературой, а не беллетристикой, хотя бы, например, энциклопедией: но Сеппяля доказал ему, что в таком возрасте нет резона мучить себя и старуху научной литературой, лучше покупать интересные и приятные рассказы и читать их в те немногие годы, которые им еще остались. «Пожалуй, верно, если подумать», — согласился наконец старик, а старуха достала деньги из верхнего ящика комода — они только что получили пенсию.
— Я бы не стал держать перед ними речь, если бы не знал, что они накануне получили пенсию.
[8] «Хюмю» — иллюстрированный журнал бульварного толка.