Читать книгу «Река течет через город. Американский рейс» онлайн.

Я поставил телефон на место и слегка прибрал в комнате, сунул одежду в шкаф и в чемодан, а чемодан положил на подставку возле двери. Сел на край кровати и смотрел телевизор, пока в дверь не постучали.

Тимоти Хакала был моложе меня, примерно одних со мной габаритов, но чуть стройнее, живой и сообразительный. Он велел мне называть его Тимом. Я предложил ему сесть, и он направился к креслу. Я протянул ему сигарету, но он сказал, что бросил курить несколько лет назад. Мы смотрели друг на друга.

Я рассказал, что побывал на кладбище и видел там могилу деда, но никогда ничего не слышал о Дорис Хакала, которая похоронена в той же могиле. Тим объяснил, что Дорис — сестра его отца, умершая в тридцатых годах от болезни, он не помнил от какой. Я спросил, как появилось это канадское ответвление нашего рода и насколько оно многолюдно. Нас обоих это рассмешило, мы сидели и смеялись, наш дед развеселил нас. Тим рассказал, что помнит деда хорошо, я-то никогда его не видел. Теперь я услышал от Тима, что в начале тридцатых годов дед тут женился, бабушка еще и до сих пор жива; детей у них было четверо, но одна из них, Дорис, умерла совсем маленькой. Я спросил у Тима про его отца. Он сказал, что его отец — старший в семействе, которым дед обзавелся на этом материке, — чувствует себя еще хорошо, ему немногим за пятьдесят.

Я сказал, что в Финляндии никогда не слыхали, чтобы дед развелся с моей бабушкой; Тим считал, что срок преступления — двоеженства — давно истек, с тех пор как дед лежит в могиле, а на животе у него надгробный камень и рот набит землей. Я заверил, что приехал в Садбери не затем, чтобы расследовать дедовы преступления, и рассказал, как просматривал телефонный справочник, увидел там фамилию Хакала и позвонил Тиму. Он сказал, что вторая Хакала — это как раз дедушкина вдова и его бабушка, остальные члены семейства рассеяны по Канаде: отец его добывает золото в Хемлоу, а его братья еще западнее, а его мать и сестра в Торонто.

Тим спросил, чего я приехал в Садбери. Я сказал, что жду тут одного финна, который приедет продавать машины для никелевого рудника. Тим сказал, что сейчас же повезет меня к себе домой. Он позвонил жене и радостно рассказал, как нашел в мотеле полудвоюродного брата, для которого немедленно нужно приготовить еду и которого нужно попарить в сауне и принять так, как и подобает принимать близкого родственника. Я сказал, что не хотел бы быть в тягость, хотя и видел, как он воодушевился, найдя родственника. Мы вышли из комнаты, я отдал ключ портье.

Во дворе стояла машина Тима, эдакий длинный американский пароход, и мы поплыли на нем в город и через город в район особняков. По дороге Тим рассказывал мне про здания, мимо которых мы проезжали: больницы, школы, музей, контору никеледобывающей компании, муниципалитет, научный центр, и про университет, находящийся далеко за озером. Он рассказывал также, в каких домах живут финны и те, кто родился в этой стране от родителей-финнов.

У Тима был свой дом, новый и большой, из белого кирпича, выстроенный его собственными руками. Тим поставил машину в гараж во дворе, и мы вошли в дом. В гостиной пас встретила жена Тима, мы поздоровались за руку и посмеялись по поводу нашего близкого родства, ведь я и Тим были сыновьями сводных братьев. Тим повел меня показывать дом — все комнаты, сауну, большой холодильник в предбаннике. Из холодильника Тим тут же достал пиво и дал мне банку. Мы сели, и нам было велено ждать, пока будет готов ужин.

3

Тим рассказывал, что работает в Фолконбридже, во второй по величине в этом городе компании, добывающей никелевую руду; другая — ИНКО — начала добычу никеля в Садбери уже в прошлом столетии, когда при строительстве железной дороги в Коппер-Клиф, пробиваясь сквозь скалы, случайно обнаружили месторождения никеля. Тим утверждал, что ИНКО — самая большая в мире никелевая компания. Я сказал, что на этом материке все самое большое в мире. Он стал доказывать, что «Биг Никель»[63] действительно колоссальная компания. Я вспомнил, что Тимо пытается продать ей машины, и Тим сказал, что финские скалобурильные установки пользуются в Канаде хорошей репутацией, в частности, и в Фолконбридже, поскольку они технически превосходят все другие.

Он и сам работал на такой установке под землей, добывал никелевую руду на глубине двух миль, где температура была больше ста градусов по Фаренгейту и летом и зимой, так что всю смену приходилось работать, обливаясь потом. На первых рудниках тут добыча велась открытым способом, и в них рудокопы потели только летом, зимой же морозы в этих местах бывали такими сильными, что ртуть замерзала, и в такой холод не очень-то вспотеешь, как ни вкалывай. Тим считал, что добывать руду под землей — занятие не из почтенных, но другой работы в настоящее время в городе не было, да и у него не было другой профессии. И в какой бы ты город ни уехал, будешь делать там на шахте то же самое, опять же — добыча никеля — дело более безопасное, чем добыча урана, о радиоактивности которого добывающие компании не давали своим рабочим точных сведений; Тим рассказал о знакомых финских парнях, работавших в свое время в урановых рудниках в Эллиот-Лейке и облучившихся там, но это сказалось через столько лет, что компания своей вины не признала.

Мы сидели в сауне, в предбаннике, Тим объяснял мне, как устроен выложенный им самим камин, хвалился дымоходом и замечательной тягой в нем и особенно выложенным сбоку от камина отделением для дров, благодаря которому поленья были всегда сухие, а мусора от них в комнате не было, хвалил и перекупленный у отца, когда тот переезжал в Хемлоу, большой холодильник, вещь пятидесятых годов, тогда их еще делали прочными, надежными и еще похожими на бытовые устройства.

В предбанник пришел десятилетний мальчик, и Тим сказал, что это его сын, и попросил мальчика представиться. Мальчик сказал, что его зовут Гастоном. Тим объяснил, что имя выбирала жена, она происходила из французской семьи. Я некоторое время примерял это имя к фамилии: Гастон Хакала. Тим сказал, что с женой ему сильно повезло, и спросил про мое семейное положение. Я рассказал.

Гастон явился звать нас к столу, и мы пошли в столовую. Жена Тима принесла еду из кухни, села с нами за стол и командовала сыном по-французски и по-английски. Ели рыбу, которую, по словам Тима, он сам изловил в конце недели. Это был большой таймень, тушенный в сливках, приятный на вкус. Я спросил, на какую снасть тут берут тайменя. Тим рассказал, посмеиваясь, что во всей провинции только профессиональные рыбаки имеют право пользоваться сетями, остальные могут ловить лишь на удочку и спиннинг, но лов сетями настолько в крови у здешних финнов еще с тех времен, когда их предки жили на своей старой родине, что многие и здесь подавливают сетями. Эту рыбу, сказал Тим, и он поймал сетями, хотя и знал, что может быть наказан штрафом и конфискацией сетей. Он сказал, что здесь необитаемые районы настолько велики, а полиция, занимающаяся браконьерами, столь малочисленна, что проворный мужчина всегда успеет забросить сеть и проверить ее; он не ставит сети в озеро на целый день и всегда внимательно прислушивается, ибо полицейские летают на гидропланах над самой поверхностью воды и над самыми верхушками деревьев и, бывает, внезапно сажают свою машину как раз на то озеро, где рыбачит финн. Тим перевел свой рассказ и жене, она тоже засмеялась. Тим сказал, что совершить небольшое нарушение, как, например, браконьерский лов рыбы, даже полезно для человека, и уговаривал меня остаться хотя бы до понедельника, чтобы он мог свозить меня побраконьерствовать на озере, к тому же он попросил бы финских парней приготовить для нас на рыбалку самогона, поскольку и такое нарушение тоже делает жизнь человека интереснее. Я сказал, что никогда не рыбачил, Тим уверял, что этому я научусь сразу.

Мы пили за едой пиво, а после еды — кофе. Тим сказал, что теперь нам надо поехать встретиться с другими финнами, которым он немедленно должен показать нового родственника. Я спросил, собирается ли Тим ехать в так называемый «Финский холл», но он сказал, что те финны, которым он собирается показать родственника, сидят совсем в других местах, а не в холле. Там собираются только по большим праздникам, или на танцы, или на спектакли. Сам он американский финн третьего поколения, и его деятельность холлов не интересовала. Я спросил, отправляемся ли мы в кабак. Он подтвердил. Поговорив с женой на кухне, Тим вернулся в гостиную и сказал, что они договорились о моем переезде к ним на те дни, пока я поживу в Садбери. Я возразил. Тим настаивал — его близкий родственник не должен ночевать в дорогом мотеле, дом у него большой и почти пустой, всего три человека занимают двести с лишним квадратных метров — три тысячи футов, часть из них могу прекрасно занять на несколько дней и я. Сильно сопротивляться я не стал.

Поехали в мотель, я забрал свои вещи и расплатился. Тим положил чемодан в багажник, мы полюбовались во дворе мотеля вечером, и заходом солнца, и длинными полосами легких облаков, уходившими за край неба. Тим считал, что небо сейчас выглядит так, как в старых добрых вестернах пятидесятых годов, где Джои Уэйн странствовал верхом по необжитым землям. Тим спросил, может ли финское телевидение показывать американские кинофильмы, — сам-то он видел их бесчисленное множество.

По дороге из мотеля Тим опять объяснял про все те сооружения и достопримечательности, мимо которых мы проезжали. Подъехав к перекрестку, Тим свернул вправо, во двор ресторана. Я вылез из машины и направился к ресторану. Тим позвал меня обратно, пошел впереди к одноэтажному, похожему на ящик строению, обращенному к парковочной площадке глухой стеной. На стене со стороны улицы под самой крышей я прочел название: «Терраса отдыха». Вошли в кабак, разделенный барьером: в одной половине — столики, в другой — стойка бара. В той половине, где находилась стойка бара, у барьера тоже был ряд столиков, и за ними сидели люди. Мы уселись на высокие табуретки у стойки бара; Тим здоровался со многими за столиками по эту сторону барьера. Он объяснил, что по другую сторону барьера сидят ирландцы, поляки и украинцы. Финны сидят по эту сторону барьера, поскольку на этой половине обслуживают более проворно.

Из-за одного столика тотчас же поднялся мужчина в бейсбольной шапке с длинным козырьком, подойдя, хлопнул Тима по плечу и по-фински спросил, что слышно. Тим представил меня как полудвоюродного брата, о существовании которого ему до сих пор ничего не было известно, но который вдруг позвонил ему. Мужчина пожал мне руку и назвал свое имя, но я не расслышал, гул разговоров в кабаке был слишком сильный. Мужчина сказал, что родом из Эвиярви[64], откуда и приехал сюда в пятидесятых годах, живет теперь в Садбери, где у него дом и семья, а работает в Хемлоу на золотом прииске. Тим спросил, почему он среди недели уехал с работы в Садбери; эвиярвисец сказал, что ему наскучила холостяцкая жизнь, вот он и приехал жену повидать да часы в гостиной завести. Он рассказал, как прораб хватал его за одежду, когда он уезжал из Хемлоу, и чуть ли не со слезами на глазах просил его вернуться в понедельник, ибо такие строители, такие умельцы сейчас в Канаде редки.

Он пригласил нас за свой столик, и мы, взяв свои стаканы с пивом, слезли с табуретов у стойки бара и пошли к тому столику, за которым эвиярвисец сидел с несколькими другими мужчинами. Все они были финнами и говорили по-фински. Мы взяли стулья и сели. Тим представил меня.

Финны подходили и от других столиков, приносили с собой стулья и теснились вокруг нас. Все они хотели знать, по каким делам я приехал в Канаду и в Садбери, какая у меня специальность и из каких мест в Финляндии я родом. Я рассказывал всем. Подали пиво, эвиярвисец заказывал его всякий раз, когда официант проходил мимо нас. Стены ресторана украшали сети, удилища и спиннинг. Тим сказал всем, что хочет повезти меня в конце недели на озеро и поучить, как ловят канадского тайменя сетями, которых у него якобы нет и не было. Ему тотчас же пообещали достать самогону на рыбалку. Некоторые из присутствующих говорили на фингельска — смеси финского с английским, и мне было трудно понимать их, но я соглашался со всем, что они говорили. Эвиярвисец рассказывал, будто в Хемлоу столько золота, что другого такого богатого месторождения в мире не видывали. Но оттуда еще ни грамма не подняли на поверхность земли, поскольку цены на золото на мировом рынке сейчас слишком низкие и компании выгодно держать золото под землей, ожидая повышения цен. Компания хранила золото под землей, как в банке, утверждал эвиярвисец, и все сидевшие за столиком признали, что компания поступает умно, ибо русских не собьешь с толку, играя на цене золота. Они считали, что у Советского Союза кончатся запасы золота, прежде чем компания в Хемлоу будет вынуждена начать продавать свое.

4

Утром я проснулся, когда Тим пришел звать меня пить кофе. Я поднялся и сел на край дивана, удивился, почему спал в предбаннике. Схватился руками за голову. Тим рассказал, что, вернувшись из кабака, мы выпили еще несколько банок пива и я заснул на диване, где он меня и укрыл одеялом. Я помнил, что вчера было выпито дай бог, но Тим считал, что мы вели себя весьма умеренно, ибо весь вечер пили только пиво, которое и в этой части света не считали за алкогольный напиток. Я сказал, что голова кажется такой, будто туда налили вчера слишком много спиртного. Тим уверял, что я чувствую себя неважно, потому что слишком много курил, по его подсчетам, я выкурил в кабаке две пачки сигарет, к тому же там было очень накурено. Тим рассказал, что он где-то вычитал, будто курение окружающих столь же вредно для здоровья, как и собственное курение, но он пообещал угостить меня холодным «Мульсонским» пивом, подходящим лекарством для промывания мозгов. Пива мне не хотелось.

Я помылся в сауне и сходил в ту комнату, которую мне отвели и где вечером был оставлен чемодан, переоделся. Войдя в кухню, я спросил, разве Тиму не нужно идти добывать никель. Он сказал, что у него три свободных дня, сменная работа такова, что свободные дни нередко выпадают на будни, зато в выходные приходится работать. Мы пили черный крепкий кофе, который сварила нам жена Тима — француженка. Тим превозносил свою жену. Он рассказал, что в канадских семьях обычно пьют кофе, который не отличишь от чая, но его жена еще дома у матери научилась варить кофе как полагается. Ее мать не терпела жидкого пойла.

Тим достал из холодильника две бутылки пива и выпил одну; немного подумав, я выпил другую.

Тим сказал, что уже звонил бабушке, и она захотела немедленно увидеть внука Йоханнеса Хакала, признав меня родственником, пусть только по мужу. Мы вышли из дому. Тим показал мне все вокруг дома и сад, где росли цветы и где о газонах он заботился усерднее, чем о собственном сыне; газы никелеплавильного комбината были не очень-то полезны для зелени, хотя и проходили очистку через высоченную дымовую трубу. Распространялись они аж на северо-западную территорию, к эскимосам. Тим рассказывал, как в тридцатых годах женщины стояли в дверях домов, когда на шахте кончалась смена, и выкликали возвращавшихся с работы мужей по именам, потому что из-за ядовитого тумана те не видели, куда идти, такой загазованный воздух был здесь уже тогда; я спросил, насколько вредны газы для людей, раз уж они уничтожают растительность и оставляют черный след на скалах в десятках километров от города. Тим не знал, но сказал, что в Садбери и Коппер-Клифе в свое время не было эпидемии «испанки», которая бушевала по всей Канаде и косила людей кучами. Бактерии этой болезни не выдерживали газа никелеплавильного завода.

Мы осматривали деревья и кусты. Жена Тима вышла из дома, сказала, что отправляется в город, и посоветовала нам не слишком увлекаться пивом, потому что бабушке не понравится, если мы окажемся слишком бодренькими. Она небось не пощадит парнишек-родственников, известно ведь, как она драла деда за чуб, когда он прокрадывался домой после долго затянувшегося рабочего дня в гостинице «Фрод», где шахтеры, по обычаю, после окончания смены прополаскивали пивом глотки от рудной пыли. Тима все еще смешило наше вчерашнее сидение в «Террасе отдыха». Посреди вечера один парень из Тайвалкоски [65] сходил домой и притащил оттуда картину, написанную масляными красками. Он написал ее здесь с открытки, на которой была изображена хибара в Тайвалкоски, где родился Калле Пяэтало[66]. Мы восхищались картиной, а ресторатор повесил ее на стену над нашими головами, и мы посматривали на нее весь вечер. Парень из Тайвалкоски говорил, что хорошо знает Пяэтало. Тим подозревал, что картина осталась в кабаке, парень из Тайвалкоски был в конце вечера в таком сильном подпитии, что пел: «В светелке Катарины бодрствовали теми летними ночами прекрасными», — снова и снова, пока мы все не взмолились пощадить нас.

Я спросил, как мы добрались домой, конец вечера я помнил смутно. Тим сказал, что привез нас на машине. Он считал, что ничего не случилось, все же сказал, что чувствовал себя чуть под хмельком и ехал домой окольными улицами, на которых полиция обычно не устраивала облав на нетрезвых водителей.

Дома Тим командовал сыном и жаловался на то, что мальчишка не знает по-фински ничего, кроме ругательств, которым сам его научил. По просьбе отца сынок продемонстрировал свои познания. Мы недолго оставались дома — пошли в гараж и сели в машину. Тим повел ее в центр города и свернул на дорогу, ведущую в Коппер-Клиф. Мы проехали мимо кладбища, на котором покоился наш дед, миновали какую-то маленькую улочку, поднялись на Донованов холм, где, как рассказывал Тим, всегда жило и живет по сей день много финнов. Он показал мне гостиницу «Фрод», в нижнем этаже которой засиживался, по своему обычаю, наш дед, и стал подниматься по Антверп-авеню на холм. Эта улочка вела прямо наверх, где виднелась луковица греко-католической церкви, на склоне напротив нее — «Финский дом». Тим сказал, что он называется «Сампо-холл». В начале улицы слева я увидел табличку с надписью на чистом финском языке: «Сауна Алаво».

Тим проехал мимо нее и въехал во двор трехэтажного дома, мы оставили машину и поднялись на второй этаж. На лестничной площадке было пять дверей, на одной из них — фамилия Хакала. Тим позвонил в дверь, мы стояли на площадке и ждали. Мы оба разразились смехом, когда дверь открыла старая женщина в папильотках, которая, посмотрев на меня, сказала, что мое лицо ей хорошо знакомо: на мужчину с таким же лицом она глядела тут пятьдесят лет. Она утверждала, что я напоминаю ей моего деда, каким он был в 1929 году, когда в первый раз подошел пригласить ее на вальс в «Финском холле». Бабушка утверждала, что и от деда тогда исходили легкие пивные пары.

Я сказал, что видел фотографии деда дома и знал о своем сходстве с ним. Бабушка пригласила нас войти. Мы прошли в переднюю и сняли там куртки и туфли. Бабушка уже была в гостиной и звала нас туда. Она выговаривала Тиму за то, что ее редко навещают, думала, будто в этом виновата жена Тима, ведь она француженка, а французы в этой стране все обманщики, ни на кого из них нельзя положиться, ибо они наделали много гадостей, пользуясь тем, что финны были несведущими, доверчивыми и не владели языком. Тим успокаивал бабушку.

Бабушка велела нам сесть на диван, повозилась у комода, достала из него сложенную бумагу и развернула ее. Это было брачное свидетельство, выданное в 1930 году и удостоверявшее, что Мартта Силтала и Йоханнес Хакала заключили брачный союз в городе Садбери и с обеих сторон никаких препятствий к совершению обряда бракосочетания не имелось. Бабушка сказала, что хотела показать мне эту бумагу, чтобы я не сомневался в действительности их брака, и что она-то и есть та самая Мартта. Говоря о деде, она называла его Джоном. Я спросил почему. Мартта сказала, что дед сам начал называть себя так, приехав в Канаду, поскольку имя Йоханнес было для местных жителей непривычным и труднопроизносимым, он и фамилию пытался изменить на Хаук, но отказался от этой затеи, видя, что Хакала люди тут все-таки произнести могут.

[63] «Большой Никель» — так называют компанию ИНКО шахтеры.

[64] Община в губернии Вааса, в Южной Похьянмаа.

[65] Община в губернии Оулу, в Северной Похьянмаа.

[66] Пяэтало, Калле (род. в 1919 г.) — популярный в Финляндии писатель-прозаик, автор нескольких десятков романов.