Читать книгу «Река течет через город. Американский рейс» онлайн.

Отто тоже поднялся. Барменша подошла попрощаться с нами, пожала нам руку у двери. Швейцар вызвал такси. В мотель мы вернулись уже под утро. Пошли к себе в номер. Хотя Отто утверждал, что после сауны, чистенький, я буду спать хорошо, мне не спалось. Я долго слушал храп Отто и размышлял.

8

Утром самочувствие было не лучшее. Я лежал в постели, посматривал на часы и обдумывал, можно ли уже попытаться дозвониться до Кайсу, сколько ей нужно времени, чтобы добраться из Хельсинки в Похьянмаа и куда она там направится.

Отто спал.

Я поднялся и оделся. Отто проснулся, когда я походил по комнате и отодвинул градины на окне, чтобы посмотреть, какая погода. За завтраком Отто принялся утешать меня рассуждениями, что вчерашний мой грех был не так уж велик по сравнению с теми, какие совершило и совершает все остальное человечество; разве маленький визит к шлюхам идет в сравнение с убийствами и пытками, развитием оружия массового уничтожения и истреблением целых народов? Я утверждал, что нельзя зло оправдывать злом.

Пока завтракали, я попытался посмотреть, тут ли еще те мужчины, которых вечером видел в баре, но их больше не было видно. Мы забрали свои вещи из номера и заплатили за него, получили обратно задаток, внесенный в залог за сейф, взяли оттуда свои документы и деньги и пошли к машине. Охладительные установки автопоезда, похоже, работали нормально, и груз вроде бы был на месте.

Я попросил Отто вести, сам занял сиденье помощника. Отто тронулся в путь, вспоминая, как вчера въезжал в мотель, нашел шоссе номер девять и погнал по нему на север. Часы показывали девять, радиостанция, передающая западные песни, нашлась, и мы ехали в свое удовольствие на бодрой скорости по четырехрядному шоссе. Отто подпевал и время от времени начинал доказывать мне, что стук совести будет понемногу стихать, а дня через три и вовсе не станет слышен. Я рассчитал по карте, что к вечеру мы будем в городе Сиракьюс, и подумал, что оттуда смогу позвонить в Финляндию. Отто полагал, что с самого начала было ошибкой брать беременную жену с собой в Америку, где жизнь ломает привычные стереотипы. Я сказал, что женился, рассчитывая прожить в этом браке до глубокой старости. Отто не верил, чтобы здесь кто-то смог продержаться в одном браке всю жизнь, американский образ жизни основан на постоянных переменах и поисках нового счастья, и время от времени здесь неизбежно приходится искать себе новую жену. Моим словам, что я человек другого склада, Отто не поверил, сказал, что вчера в бане внимательно следил за мной, когда я лежал на банщице. Я попросил, чтобы он никогда больше не напоминал мне о том, что происходило вчера. Пусть он говорит о чем угодно, хотя бы о своем отце и его приключениях в России, или даже об охоте на аллигаторов.

Отто все же стал рассказывать не об этом, а о своем дяде, который жил в населенной финнами местности на севере Мичигана, в Купарисаари, и тоже активно участвовал в движении трудящихся, будучи шахтером. Этот дядя в конце тридцатых годов отправился в Испанию, где республиканская армия сражалась против фашистов Франко, и приехал оттуда на кооперативную ферму залечивать раны. Он выбрался из Испании, когда республика пала. У него в верхней части тела было три дырки, простреленных из винтовки, и он охотно показывал эти раны Отто и рассказывал о сражениях, в которых участвовал в Испании вместе с другими финскими коммунистами, о каменистом, пыльном склоне горы в Каталонии, где он лежал за пулеметом, о франкистских цепях, поднимавшихся из окопов под его огонь, и о немецких и итальянских истребителях, которые поливали из своих пулеметов окопы республиканцев. В армии республиканцев сражалось больше сотни финнов, и многие из них приехали с Американского континента; они верили в социализм и были готовы отдать жизнь за свои убеждения, и большинство их них отдало ее там, на земле Испании. Я сказал, что и в армии Франко были финны, читал о них в какой-то книге дома. Отто рассказывал, что дяде пришлось по вкусу воевать, и когда японцы напали на флот Соединенных Штатов в Перл-Харборе, его призвали под ружье защищать американскую демократию и он снова попал в действующую армию. К тому времени дядя уже был готов к великим делам — раны зажили, давление стало нормальным. Дядя отправился в армию и больше уже не вернулся, он пал при завоевании какого-то безымянного острова на Тихом океане. Я предположил — Иводзимо, но Отто сказал, что его дядя не имел чести пасть в столь известном сражении вместе с истинными героями, он просто испустил дух на каком-то острове, который даже и названия не имел, только номер, и все. Финнов, ветеранов интернациональных бригад, много приезжало в Джорджию после войны просить денег в долг, и они рассказывали, каким героем был дядя Отто в Испании: он никогда не оставлял товарищей в беде, пел «Интернационал» даже в самые трудные моменты и мочился на пулемет, чтобы остудить его, когда тот слишком раскалялся. Они считали, что дядя Отто один заслужил все те ордена и медали, которые испанцы навешивали на грудь русских генералов и полковников после каждого сражения. Поскольку эти ветераны все же постоянно занимали деньги, их воспоминаниям не особенно-то верили. В пятидесятых годах, во время запойного своего рейса, Отто встретил в Миннеаполисе финна, командира взвода той пулеметной роты, в которой воевал дядя, но Отто пришлось долго описывать своего дядю, прежде чем тот бывший командир вспомнил его; он считал дядю Отто мужчиной в мужской должности, как и других. Этот финн из-за поездки в Испанию вынужден был в сороковых годах претерпеть трудности и больше не хотел вспоминать о героических подвигах; этому лишенному пенсии инвалиду, правая рука которого по локоть осталась в Андалузии, приходилось добывать средства на жизнь для себя и всей своей семьи одной левой. Однако же он благодарил судьбу, считал, что ему еще повезло: раненный в Испании, он больше не годился для той великой бойни, на которую американских мужчин погнали в сорок втором году, в том числе и живших здесь финнов, поскольку в этой войне пехотинцы были расхожим товаром, леса белых крестов растут теперь на их могилах на кладбищах всего мира.

Я спал ночью так плохо, что забрался теперь на постель позади Отто. Попросил его разбудить меня во второй половине дня, под вечер, если усну, чтобы я смог позвонить домой. Отто пообещал разбудить, когда сделает остановку на обед. Я лежал, но уснуть не мог. Отто напевал. Он объяснил свою любовь к западным песням тем, что слышит лишь звучащее на средних волнах, ибо его слух повредился на заводе, и в шахтах, и от рычания мотора автопоездов. Западные же песни передают именно на средних волнах. А еще — в них ощущалось романтическое отношение к жизни.

Я провел пальцем черту по пыльному потолку кабины. Сказал Отто, что сяду за баранку, как только он этого пожелает, но Отто вел пока с удовольствием, затем вдруг принялся браниться и высунулся посмотреть, что там впереди. Отто на большой скорости свернул с дороги на платформу станции взвешивания. Он сказал, что не заметил никакого указателя у дороги. На станции взвешивания была очередь из автопоездов, шедших в обоих направлениях, и пришлось прождать целый час, пока не наступил наш черед. В ожидании мы ходили между стоявших машин и разговаривали с другими водителями о станциях взвешивания, находившихся впереди и позади нас, и о полицейских патрулях, которых видели водители, ехавшие с севера. Отто взял из ящичка для перчаток дорожный атлас и стал изучать, сколько еще пунктов взвешивания поджидает нас по пути и как нам их объехать. Он грозился, что не станет больше терять время в очередях.

9

Наш рейс продолжался, Отто вел, а мне велел лезть на постель, спать дальше. Я сказал, что заснуть не могу. Отто посочувствовал, мол, совесть — неудобная подушка, трясясь на ней, нечего и пытаться заснуть. Он утешал меня, рассказывая, как эти сотрясения совести — воспоминания о дурных поступках — переходят из души в организм, оставляя там, согласно закону страха, следы навечно, и влияют также на перевоплощение организма в будущем. Так после смерти мне пришлось бы заново пережить случившееся в том месте, которое католическая церковь называет чистилищем, а лютеранская — адом, и там мне представится возможность повторно пережить все и мучиться этим, но в той же мере, в какой я погрешил против других людей и предназначения мира. Я попросил его прекратить перемалывать все это, смесь виски с пивом нарушила мою способность понимать и рассуждать здраво.

Отто вел машину на хорошей скорости, отличная четырехрядная дорога была платной, она кончалась возле города Скрантон, где опять пришлось платить дорожную пошлину. Мы поехали по двадцать первому шоссе; я рассчитал по карте, что в Монреаль мы приедем ночью. Отто сказал, что мясо будет готово к погрузке лишь утром, но полагал, что убить одну ночь в Монреале не будет для нас проблемой, поскольку это город французский и предоставляет соответствующие развлечения. Я послал его подальше с его развлечениями, сказал, что переночую в машине, но лучше — в гостинице, если Отто такую найдет.

Он был уверен, что в столь большом городе, как Монреаль, найдется и гостиница.

Мы промчались через весь штат Пенсильвания в штат Нью-Йорк и к вечеру были уже возле города Сиракьюс. Съехав со скоростной магистрали вниз, в центр города, Отто стал кружить по улицам. Это был пыльный и грязный город, в центре большие каменные дома, пустые, с разбитыми окнами, повсюду следы запустения. На окраине города дымили большие металлические заводы, где, как знал Отто, дела теперь шли плохо, поэтому тут было много безработных, очередей за супом и работников социального обеспечения, которые пытались удерживать людей подальше от наркотиков. Я спросил, насколько хорошо Отто знает этот город. Он сказал, что лишь проезжал через него несколько раз; город негритянский, передвигаться по нему белому человеку было небезопасно. Вдруг мы оказались в районе, где были одни только чернокожие, они бездельничали средь бела дня, стояли группами на углах улиц и в порталах подъездов. Когда мы вынужденно остановились у светофора, к нам подъехала старая американская «телега», полная молодых негров. Отто велел мне запереть дверцу изнутри, сам он запер дверцу со стороны водителя и закрыл окошко. Достав из-под сиденья водителя резиновую дубинку, он дал ее мне и приказал безжалостно бить ею любого черного, который попытается вскочить на подножку нашей машины, конечно, кроме полицейских. Однако атаковать нас никто не стал, и ни одного полицейского я не видел. По тону Отто было ясно, что он действительно боится, я держал дубинку в руке и обдумывал, как действовать ею в кабине, чтобы удар получился сильным.

Когда выехали из негритянского района, я попросил Отто остановиться где-нибудь, откуда я мог бы позвонить, но он не хотел ни на минуту оставаться в городе, устремился на скоростную магистраль и погнал на север. Проехав десяток миль, мы увидели указатель к мотелю «Холидей-Инн», и Отто счел, что можно заехать во двор этого мотеля, принадлежащего знаменитой сети гостиниц, и оставить машину на время, пока поедим. Площадка, отведенная под стоянку, была заполнена. Отто оставил автопоезд посреди двора, заняв место по крайней мере пяти легковых машин.

Мы заперли дверцы кабины, Отто проверил заднюю дверь прицепа, не взломали ли ее на остановке у светофора в городе, послушал, как работает холодильная установка, и решил, что все в порядке. Мы пошли в мотель. Лишь у двери мотеля до меня дошло, что все еще держу резиновую дубинку в руке, мы вернулись к машине, и я оставил дубинку там. Даже Отто не верил, что она понадобится мне в зале ресторана.

У портье мы спросили, где тут можно поесть, и нам объяснили, как пройти в зал. Это было большое помещение, левую половину которого занимал бар, в правой половине стояли столы. Мы направились к ним. Официант принес нам меню, сказал, что можно получить еще комплексный обед, и показал тележку с салатами посреди зала. Мы решили пообедать, Отто спросил, поведу ли я машину вечером, и в ответ на мое обещание заказал себе пива. Мы посмотрели меню и заказали горячую еду. Я решил после обеда позвонить в Финляндию, по мнению Отто, мы могли позволить себе что угодно, времени у нас теперь было полно, поскольку нагрузить нас в Монреале мясом могли лишь утром. Мне хотелось употребить эту ночь на то, чтобы выспаться, и я сказал об этом Отто. Мы взяли салаты с тележки и ели их в ожидании горячих блюд. Отто взял себе еще пару банок пива. Поев, мы пошли к портье и поинтересовались, как позвонить в Финляндию. Портье спросил, в каком штате находится Финляндия, и нам пришлось объяснить, что Финляндия — независимое государство в Северной Европе и что оттуда родом все знаменитые хоккеисты, которых сейчас считают лучшими игроками этой части света. Портье велел назвать хотя бы одного. Мы в один голос назвали Ярри Курри. Портье хорошо знал его и сразу же рассказал нам, сколько очков набрал Курри в НХЛ.

Портье дал нам ключ от свободной комнаты, сказал, что и мне будет так спокойнее говорить, и ему легче выписать счет за разговор из номера. Он пообещал, что не поставит в счет пользование номером, если мы не будем ложиться на постели под одеяла и не тронем полотенца в ванной. Я пообещал к ним не прикасаться, получил ключ и, пока шел в номер, высчитал, что в Финляндии уже десять часов вечера. Отто остался в вестибюле читать газеты.

10

Я вошел в номер и закрыл за собой дверь. Аппарат стоял на столике между кроватями, я нашел в бумажнике номер телефона и принялся звонить. Ответил Раймо. Он ничего не слыхал ни о Кайсу, ни о ее возвращении в Финляндию и сперва не поверил мне, думая, что Тимо и Тапани хотели меня разыграть. Я не стал долго разглагольствовать, сказал, что везу груз в Канаду и вернусь в Лейк-Уэрт через несколько дней. Раймо обещал позвонить, если что-нибудь услышит о Кайсу. Я спросил, по какому это номеру он собирается позвонить. На это он не нашел что ответить.

Я попросил у него номер телефона брательника в Вааса, Раймо долго искал его и, наконец, продиктовал. У меня не было ручки, и я чиркнул спичкой, дал ей немного погореть и стал записывать номер образовавшимся угольком. Пришлось зажечь несколько спичек.

Раймо велел мне звонить, сказал, что послал в Лейк-Уэрт письмо, которое, может быть, уже ждет моего возвращения. Я испугался и спросил, о чем это он успел написать, но он успокоил меня, мол, в письме его идеи развития ковроткацкой фабрики. Я сказал, что это теперь полностью его дело. Он велел бросить письмо в корзину для мусора, если я не найду в нем ничего разумного. Мы попрощались, я попросил передать приветы родственникам. Особенно матери.

Я позвонил в Вааса. Трубку взял брательник, сказал, что Кайсу у них и пробудет еще несколько дней. Я спросил, зачем он в мое отсутствие позволил Кайсу улететь в Финляндию. Он стал уверять, будто предупредил женщин, что отъезд Кайсу к добру не приведет, но не мог же он силой воспрепятствовать Кайсу покинуть Лейк-Уэрт, не бить же беременную женщину. Я попросил позвать Кайсу к телефону, брательник сказал, что женщины в сауне, но пошел звать. Я настроился на ожидание.

Кайсу пришла к телефону почти сразу же и, тяжело дыша, весело прокричала приветствия из Финляндии и из Похьянмаа. Я спросил, зачем она сбежала из дому, не было ли у нее мысли покинуть меня навсегда и не придется ли мне в следующий раз вести с нею переговоры через адвоката. Кайсу рассмеялась, сказала, что отправилась немного поразвлечься, надоело ей сидеть одной в Лейк-Уэрте. Я сказал, что ее развлечения становятся все дороже, один только полет в Финляндию стоит тысяч пять марок, а кроме того — еще расходы на жизнь. Кайсу сказала, что столь долгие разговоры по телефону тоже стоят дорого, я мог бы сэкономить на них, если уж начал экономить. Я пообещал так и сделать, если Кайсу этого хочет. Она сказала, что раскладывание пасьянса известно как дешевое времяпрепровождение. Я заметил, что игрой в карты я еще смогу заняться. Кайсу спросила, не будет ли это игрой на раздевание. Я считал такое возможным для мужчины, жена которого сбежала в другую часть света.

Кайсу стала утешать меня, она, мол, намерена вернуться сразу же, как только родит и они оба с ребенком будут в состоянии отправиться в путешествие за океан. Она велела мне не грустить, не изменять ей, не пить слишком много, тогда все будет снова хорошо, просила, чтобы я почаще звонил ей с дороги и из Лейк-Уэрта, когда снова спущусь во Флориду. Кайсу сказала, что побудет несколько дней в Вааса и затем поедет домой, где Раймо наверняка приютит ее. Она напомнила, что не первый раз в истории нашего рода супругам приходится жить по разные стороны Атлантики. Я сказал, что подобная семейная жизнь не очень-то удалась ни отцу, ни деду.

Я попрощался, обещал звонить, и Кайсу еще попросила меня звонить почаще. Я положил трубку и сел на край кровати.

Взял бумажку, на которой намарал номер телефона брательника, и, держа ее в руке, пошел к портье. Он дал мне ручку, я переписал номер на листок и положил его в бумажник. Отто спросил, согласилась ли Кайсу разговаривать со мной. Я сказал, что Кайсу в Вааса. Заплатил за разговор. Отто не знал, где находится Вааса, и я объяснил ему, пока шли через двор к машине. Рассказал, что услыхал от Кайсу и что от брательника. Отто не верил, что она когда-нибудь вернется.

Мы сели в машину, я вел. Отто рассказывал, что долгие разлуки никогда не укрепляли браки эмигрантов, он как раз перед нашей поездкой читал что-то про вимпелисца[61], который приехал в Америку, чтобы заработать денег и расплатиться с долгом за дом; он трудился три года и экономил, жил в дешевых домах для холостяков, питался лишь хлебом да лярдом и каждый добытый тут доллар отсылал жене в Финляндию, там жена должна была этими деньгами гасить кредит, полученный на покупку дома. Через три года жена написала в Америку, что родила ребенка от работавшего у них батрака, а деньги пошли на другие расходы, вместо погашения кредита. Муж запил, стал жить в гостиницах и есть каждый день антрекоты. Я сказал на это, что в Финляндии уже давно никто не держит батраков, времена другие и налоговая система такова, что даже доходов крупного хозяйства не хватает, чтобы выплачивать и налоги, и взносы на социальное обеспечение, и на страховку на случай безработицы, и еще на все другие выплаты, которые государство требует от работодателя, так что история, о которой читал Отто, могла случиться лишь в начале века. Отто признал, что книга была старая, он взял ее почитать в Лантане' в финском турист-холле. Все же он утверждал, что такое могло случиться еще и теперь, только жена изменила бы сейчас не с батраком, а с мужиком другой профессии. Я сказал, что, по крайней мере пока, Кайсу даже со зла на меня не смогла бы сделать ребенка с чужим мужчиной, поскольку прежний заказ еще в машине и, как известно, сделан мною. С этим Отто спорить не решился.

Я вел машину, мы пересекали широкие холмистые просторы, почти безлесые. Через час свернули со скоростной магистрали в городок Уотертаун, ибо Отто хотел переехать границу севернее, возле городка Корнуолл. После Уотертауна дорога сменилась на обычное шоссе, тянувшееся через деревни и поселки. На равнинах среди полей были фермы и паслись стада, Отто прикидывал на глаз, сколько сотен голов могло в них быть. Из дворов выкатывались на шоссе тракторы, которым мне приходилось уступать дорогу. Невозможно было ехать даже по сорок миль в час, но Отто сказал, что скорости нам вполне достаточно. По другую сторону границы, в Канаде, снова начнется скоростная магистраль, по которой сможем гнать вовсю до самого Монреаля.

[61] Житель общины Вимпели в Южной Похьянмаа.