— Если бы этот опекун не был из разряда ветеранов, свернул бы ему нос набок, — сказал я.
— Попробуй, — предложил он.
— Сейчас некогда, — сказал я.
— Таких мужичков, одного, а то и двух, в здешних местах в былые времена одним плевком перешибали пополам, — сказал он.
Я первым вышел на лестничную площадку и придержал дверь открытой для Анники. Она вышла какая-то испуганная и не сразу нащупала кнопку включения света[6] на площадке возле двери, затем она взяла меня за руку и повела вниз по лестнице. В подъезде я глянул сквозь стекло двери на улицу. Дождь все еще шел, он косо сек стену дома и лужи на тротуаре и проезжей части.
— Кажется, вышло не так, как было задумано, — сказал я.
— Не имеет значения, — сказала Апники.
Она обняла меня, просунув мне руки под мышки, и ладони ее легли на мои лопатки, и губы ее были мягкими и горячими, и в дыхании ее ощущался запах ржаного хлеба. Я обхватил ее и крепко прижал к себе.
— Сумасшедший! — Это ее рассмешило.
— Надо всегда выполнять обещания, — сказал я.
Я вышел из подъезда и зашагал по улице. В туннеле шум машин был особенно громким, он отражался от стен и свода потолка; я думал об Анники, и ее брате, и его семье, о своих родных и о том, что сказали бы они обо всем этом. Я вышел из туннеля и мимо мигающих светофоров зашагал дальше в центр города.
Миновал почтовую контору, подошел к пивному ресторану, мне захотелось выпить бутылочку пива, и я зашел. Швейцар возле двери взял у меня пальто и сунул мне в ладонь картонный номерок.
— Обслуживание кончается в полдвенадцатого, — предупредил он.
— Выпью только одну бутылку, — сказал я.
— По мне, так хотя бы и пять, но с полдвенадцатого заказы не принимаются, — предупредил он еще раз.
Слева была длинная стойка, и перед ней на высоких табуретах сидели люди, беседуя и поглядывая на свое отражение в длинном зеркале на стене, справа находились ложи и в них — столы и лавки, надымлено было так, что дальняя стена стала плохо различимой, свободных мест почти не было, а из боковых кабинетов слышался гул разговоров и попытки затянуть песню.
— Ильмари, эй, Ильмари! — позвал кто-то из-за столика у дальней стены, и я направился в ту сторону, лавируя между столиками.
— Дайте Ильмари место! — сказал какой-то мужчина, когда я подошел к компании, откуда меня позвали, я поглядел, пытаясь вспомнить, кто бы это мог быть, но не вспомнил, взял неподалеку свободный стул, поставил в торец стола и сел.
IV
— Ильмари, ты не узнаешь меня, что ли? — спросил мужчина, лицо его казалось мне знакомым.
— Нет, напомни.
— Сеппяля Эркки, — сказал он.
— И все-таки я не помню.
— Да у тебя просто пустая башка, дунешь в одно ухо табачным дымом, он выйдет из другого. Мы же с тобой в армии служили в одно и то же время, ты был во взводе Синкконена, а я у Луотонена. Ну, вспомнил теперь, или найти и показать тебе фото, сделанное в роте новобранцев? — спросил он.
— Теперь и без того вспомнил, — сказал я.
Сеппяля был какое-то время в новобранцах, но потом, месяц спустя, его освободили от службы; уезжая домой, он объяснил причину: в армии не нашлось сапог, которые налезли бы на его высокий подъем, а изготовлять из-за него одного специальные колодки, чтобы сшить единственную пару сапог, никто не станет.
— Это Ильмари Аутио, мой армейский товарищ. Когда мы были новобранцами, спали в соседних комнатах. Комнаты были названы в честь мест известных сражений финской армии, таких, которые значатся в хронике наиболее важных сражений, участие в них отмечали в солдатских книжках, — рассказывал Сеппяля.
За столом, кроме Сеппяля, сидели еще две женщины и мужчина. Я помахал рукой, подзывая официантку, мне удалось выманить толстую блондинку из-за кассы в конце стойки и сделать ей заказ.
— Тогда уж принесите всем по две бутылки «Золота Лапландии», — сказал Сеппяля.
— А мне не надо, — сказала одна из женщин.
[6] В Финляндии свет в подъездах включается нажатием кнопки, а выключается автоматически через 2-3 минуты.