Читать книгу «Река течет через город. Американский рейс» онлайн.
Торговец закрыл двери гаража, сходил, проверил дверки нескольких машин. Мы сели в бывшую мою машину. Пока ехали к пристани, торговец всю дорогу хаял мою машину, якобы слышал, что она издает какие-то лишние звуки, сомневался, сможет ли продать ее без основательного ремонта. Я сказал, что машина немецкая, работа качественная, а его замечания — чистое дерьмо. Он успокоил меня тем, что оплачивать все счета за ремонт машины придется теперь ему. Я устал от разговоров, сунул шестьдесят тысяч в кейс, а пять положил в бумажник. Торговец спросил, уж не собираюсь ли я пронести деньги через таможню в кейсе. Я не видел никаких препятствий этому. Он рассказал об инструкции Государственного банка Финляндии, согласно которой можно увозить без специального разрешения лишь пять тысяч марок, и если таможня вдруг проверит, то может увидеть, что денег у меня в кейсе несколько больше, чем разрешено инструкцией о вывозе валюты. Я спросил, уж не собирается ли он докладывать таможне или полиции. Что касается его, заверил торговец, то если я увез бы все имеющиеся в хождении купюры, он бы не огорчился.
На пристани я поблагодарил его за доставку и за покупку, и он укатил в город. Тайсто и Кайсу стояли возле морского вокзала, ожидая меня. С кейсом в руке я направился к ним и, подойдя, спросил, когда отходит судно и удалось ли им купить билеты.
5
Билеты они достали, но на судно, отходящее из Наантали, и теперь, услыхав, что машина продана, ужасались, как же мы доберемся туда из Турку. А я сказал, что для человека, у которого в мошне полно денег, добраться до Наантали не проблема. Это их успокоило. Я вошел в морвокзал и попросил там служащего заказать мне такси. На улице, взглянув на билеты, увидел, что судно отходит лишь в десять часов вечера. Кайсу жаловалась, что после утреннего кофе у нее и маковой росинки во рту не было. Я-то за весь день даже и подумать о еде не успел, только теперь заметил, какой я голодный, и спросил у таксиста, когда уже сидели в машине: знает ли он в Наантали место, где можно было бы поесть и посидеть до отхода судна. Он отвез нас к какому-то ресторану рядом с церковью. Тайсто расплатился за такси. В ресторане были корабельные снасти, канаты и картинки с кораблями на стенах, пахло смолой и лодкой. Я не отдал свой кейс швейцару, хотя он и пытался взять его у меня в гардеробе, и Тайсто тоже не отдал. Метрдотель отвел нас за стол возле двери в кухню. Когда он ушел, оставив нас изучать меню, Тайсто попытался сказать что-то о деньгах, но я запретил ему в таком месте говорить об этом. Я не решался выпить даже пива и не дал сделать это Тайсто. Заказали еду, поужинали, уходить не торопились, ожидая посадки на судно. Нам особенно не о чем было разговаривать. После девяти мы поднялись, попросили швейцара вызвать нам такси и поехали на пристань.
Мы сильно тревожились, как пройдет посадка, но команда не обратила на нас особого внимания. Тайсто и Кайсу купили нам билеты в каюты первого класса, у Тайсто была каюта на одного. Нам показали, как пройти на нужную нам палубу и дальше в наши каюты по правому борту. Войдя в каюту, Кайсу сразу легла на нижнюю койку, а я опустил верхнюю в ночное положение. Сел к окну и стал глядеть в иллюминатор: в черной воде покачивались льдины и отражались огни фонарей на причале. Я сказал, что прямо напротив окна находится летняя резиденция президента — по другую сторону пролива, но Кайсу это не заинтересовало. Опа заплакала и успокоилась лишь тогда, когда к нам в каюту пришел Тайсто, открыл свой кейс и стал пересчитывать деньги. Кайсу сказала, что забыла позвонить из Турку домашним. Я пообещал, что она еще позвонит, и не раз, из Стокгольма, прежде чем сядет в самолет, летящий в Америку. Нам с Тайсто представлялось, что в Штатах не меняют финские марки на доллары и следует уже в Стокгольме обменять на подходящую валюту все те деньги, которые были у нас с собой, но в шведских банках можно обменять за раз только сумму, соответствующую восьми тысячам шведских крон, так что придется побегать по банкам, пока обменяем все наши финские марки. Потом, в конце концов, оказалось, что наше представление было совершенно неверным, в американских банках финская валюта котируется не хуже всякой другой, но отсутствие этой информации доставило нам с Тайсто в Стокгольме массу хлопот.
Перестав считать деньги, Тайсто стал рассказывать, как он в шестидесятых годах уехал в Швецию на заработки, у них была компания — трое парней, и отъезд получился несколько более бурным, чем сейчас, хотя тогда денег в кармане было в обрез, марок хватило только на то, чтобы надраться в баре на судне и затем купить в Швеции билеты до Фалуна; в Стора Коппберге на бумажной фабрике они потом пять лет изготовляли шведам бумагу так, что шведы наверняка не могли сказать ничего плохого о финских парнях того времени; жили в бараках и экономили деньги. С деньгами Тайсто вернулся в Финляндию в начале семидесятых и основал первую свою мебельную мастерскую, другие парни подались на норвежские нефтяные платформы, где в карман работящего мужчины текло денег больше, чем в шведской деревоперерабатывающей промышленности, и жизнь была более свободной, а работа сдельной. Тайсто помнил все-таки, что деньги текли и из карманов парней в кабаках Ставангера и в более далеких местах, и, встречая старых друзей во время их летних приездов в отпуск, он не жалел о возвращении в Финляндию, так было до сих пор, но не теперь, когда отношения с финскими чиновниками вынуждали его опять покинуть родину и уехать дальше, чем в шестидесятых годах, да еще с волчьим паспортом.
Страх все еще не оставлял нас, и мы не решались выходить из каюты. Кайсу улеглась спать. Тайсто пытался было рассмешить ее разными историями, но не смог. Он рассказывал о каком-то погребальных дел мастере, который силен был пить и на пьяную голову не помнил, что делал: однажды родственники усопшего хотели в кладбищенской капелле открыть гроб и в последний раз взглянуть на покойника перед тем, как опустить его в могилу, и когда этот гроб открыли, увидели, что он пуст. Похоронщик принялся вспоминать, где он мог с пьяных глаз забыть труп, пошел искать его и нашел у себя в гараже. Однажды Тайсто сам был свидетелем того, как этот похоронщик, приехав к соседям, чтобы увезти покойника, завернул труп на пустых клубничных грядках во дворе в синтетическую пленку и отнес рулон в машину; позже, в тот же день, Тайсто видел, как похоронщик вез труп через деревню, где была церковь, на ручной тележке; обычно он, надеясь, что полицейские не остановят машину с покойником, ездил пьяным, но в тот раз был под таким градусом, что не смог даже завести машину; труп на тележке был голым, пленка куда-то подевалась.
Кайсу отвернулась лицом к стене, рассказы Тайсто ее не интересовали, хотя его самого они сильно смешили. Он рассказал, как тот же самый перевозчик трупов однажды в февральский морозный день должен был поехать из морга больницы с людьми, провожавшими покойника в церковь, но мороз был такой сильный, что машина никак не заводилась, похоронщик был вынужден попросить провожатых подтолкнуть машину с покойником; так и толкали через всю деревню до самой церкви.
Кайсу ничего не говорила. Я спросил, сам ли Тайсто организовал пожар в своей первой мастерской и правда ли, что пожарные не смогли загасить даже снежные сугробы. Тайсто утверждал, что о тех, кто занимается делом, всегда ходят россказни по свету, но он-то никогда не решился бы на такое преступление, как обман страховой компании, хотя иногда случайно и забывал внести кое-что в бухгалтерские документы; просто-напросто продавать мебель, стучась в двери и предлагая ее людям, было делом иного рода, чем торговля одеждой в деревне с приходской церковью и магазином в каменном доме, куда покупатели входят, выбирают тряпки, какие пожелают, выкладывают деньги на прилавок и эти деньги отмечаются в кассовых документах — столько же, сколько пробито на чеке. В торговле же мебелью деньги ходили разными путями: продавали в кредит, брали товар со склада для продажи под расписки, часть изделий шла на замену бракованных, чиновники по защите потребителя требовали, чтобы покупатели получали то, что им полагалось, и деньги, которые давным-давно ушли на оплату новых торговых сделок, чиновники налогового ведомства спрашивали спустя много лет. Бухгалтерский учет ведения таких торговых дел просто-напросто затруднен, и ошибки в нем допускают даже очень аккуратные люди. Я снова спросил о пожаре в первой мастерской. Тайсто сказал, что и более удивительные вещи случаются на свете, чем пожар мебельной мастерской, вызванный плохой электропроводкой, он, Тайсто, знал старьевщика, в заведение которого ударила молния, и занявшийся от этого пожар спалил и бухгалтерию лавки. Такие происшествия Тайсто считал указанием перста судьбы и знаком существования высших сил. Я вспомнил, что сам слышал о пожаре, вспыхнувшем в каком-то армейском интендантстве, где сгорело даже три спортивных ядра вместе с другими, гораздо легче воспламеняющимися вещами.
Кайсу попросила, чтобы мы не мешали ей спать. Я сказал, что и с судна можно позвонить, если ей хочется поговорить с домашними, но Тайсто высказал опасение, что телефонная связь с судна осуществляется через радиоволны, а их может ловить и слушать кто угодно, у кого приемник настроен на подходящую частоту; рассказывать по такому телефону о цели и смысле нашего путешествия, пожалуй, не стоило бы. Кайсу спросила, какой тогда смысл звонить, если нельзя сказать, куда едешь и зачем? Тайсто ушел, оставив у нас свой кейс. Сказал, что, прежде чем лечь спать, он познакомится с ночной жизнью на судне, проверил, достаточно ли у него с собой в кармане куртки бумажных денег, пожелал нам доброй ночи.
Судно вышло в море. Я смотрел на льдины, плывущие в струях, образованных винтом, и в темноту за окном. Сидел молча. Кайсу лежала на койке, отвернувшись лицом к стене. Я знал, что она не спит, и ждал, чтобы она сказала что-нибудь. Но опа не проявила даже намерения произнести хоть слово, тогда я разделся и забрался на верхнюю койку — спать. Слышно было равномерное гудение корабельных машин и постукивание льдин о борта судна. Я сказал Кайсу, что все еще будет хорошо, если доберемся до Америки, где налоговые чиновники не станут охотиться на нас из-за нескольких сотенных, да и полиция там из-за столь незначительных дел не гоняется с исковыми повестками по нескольким волостям. Кайсу не ответила, но я слышал, что она не спит. Тогда я замолчал и лежал, прислушиваясь к звукам на судне и скрежету льда о его борт. Думал о том, все ли я помнил, что надо было сделать при отъезде, и о том, что позабыл, и о том, как торговец машинами спросил у меня, когда ехали в порт, о бухгалтерии моего предприятия и о квитанциях, которым, как он считал, разумно было бы храниться в таком месте, где полиции их не найти, как бы ни искали. Об этом я думал, засыпая.
6
Ночью я проснулся и стал прислушиваться к разным звукам, похоже было, что льдины больше не ударяют в борта. Сел на койке, затем спустился на пол каюты. Свет я не включил, за окном видны были расходящиеся от судна волны с белыми пенистыми гребешками. Взглянул на часы, они показывали три часа ночи. Теперь Кайсу спала, слышно было ее ровное дыхание. Я сел к окну и уставился на воду. Немного посидев так, поднялся обратно на койку и попытался заснуть. Мне показалось, будто я совсем не спал, но когда в следующий раз взглянул на часы, было уже шесть. Светлело, я опять спустился на пол и оделся. Кайсу проснулась, когда я зашумел в уборной, но не поднялась. Я сказал, что выйду ненадолго.
В коридоре пахло водочным перегаром и блевотиной. Я прошел в зал ресторана, там уже начался завтрак — «шведский стол». У двери была касса, я уплатил за завтрак и пошел есть. Положил на тарелку хлеб, и масло, и колбасу, налил в чашку кофе, поискал свободный стол и, когда сел, увидел Тайсто, платившего в кассу за завтрак. Я подошел к нему, показал, где сижу, и он, наполнив тарелку, пришел за мой столик и сообщил, что долго бодрствовал и не выспался. Оно и было видно. Он спросил про свой кейс с деньгами. Я ответил, что он за спиной Кайсу. Поевши, мы вышли из ресторана. Поднялись на прогулочную палубу, Тайсто вышел туда из двери первым, ступил сразу же в зеленевшую за порогом блевотину, выругался, вытер подметку туфли о палубу и стенку палубной надстройки; возле перил увидели испражнения. Кто-то ночью не добежал до туалета. На верхней палубе мы не задержались, было холодно. Спускаясь по лестнице, увидели Кайсу, которая направлялась в ресторан, мы спросили, неужели она оставила кейс с деньгами в каюте без присмотра. О наших деньгах Кайсу и не подумала. Я сказал, что на шведских судах воруют вещи в каждом рейсе. Пошли в каюту, Тайсто и я. Кайсу пообещала прийти туда, как только выпьет кофе. Кейсы были в каюте, мы открыли их и убедились, что все в целости и сохранности.
Выпив утренний кофе, Кайсу вернулась в каюту и спросила, как мы собираемся решать проблему в Стокгольмском порту. Она видела карту в коридоре: судно приходило в Капелльскяри, а оттуда предстояло еще добираться до Стокгольма. Я сказал, что привык ездить на такси, Тайсто помнил, что такси можно было заказать прямо с судна, и машина уже ждала на пристани. Он пошел сделать заказ, велел мне сидеть все время на его кейсе. Когда Тайсто ушел, уборщица, открыв своим ключом каюту, вперлась посмотреть, собрались ли мы уже уходить. Я приказал ей убираться. Она сказала, что судно через полчаса уже будет у причала. Я велел ей тогда-то и явиться снова. Она покинула каюту, не сказав больше ни слова. Мы с Кайсу удивлялись нравам на этом пароходстве.
Тайсто вернулся, сказал, что такси ждет нас в порту, и взял свои вещи. Мы ждали, пока судно причалит к шведскому берегу. Тайсто сидел на краю койки и постукивал туфлей о туфель; говорил, что стряхивает со своих ног пыль Финляндии, как и обещал вчера; я тоже снял туфли с ног и тоже постукал одним о другой, только Кайсу не согласилась стряхивать пыль Финляндии со своих туфель.
Судно подошло к причалу. Мы покинули каюту и стояли в коридоре, в толпе пассажиров, ожидая, когда начнут выпускать с судна. Таможня не стала проверять нас. Внизу, рядом с павильоном, на парковочной площадке стояла одна машина — такси, и мы пошли к ней. Люди с судна потащились с вещами на автобусную остановку. Я спросил, есть ли у Тайсто шведские деньги, хотя бы крона. Он сказал, что есть, обменял на судне. Я позволил ему платить за такси в Стокгольме.
От Капелльскяри до Стокгольма было неблизко, и такси было дорогим удовольствием, Тайсто опасался, что его крон хватит только на полдороги, сидя впереди, он толковал об этом с таксистом по-шведски, и они договорились, что Тайсто сможет уплатить часть финскими деньгами. Я смотрел на деревенские пейзажи, на местность, по которой машина везла нас в город. Такси мчалось очень быстро, обгоняя другие машины и долго мигая светом при обгоне. Дома в деревнях были чистые и дворы хорошо ухоженные; снега тут не было, кроме как на опушках и у стен строений.
В Стокгольме шел дождь и было очень холодно. Стокгольмский железнодорожный вокзал был единственным известным нам в городе местом, где можно находиться с вещами. Подъехали к вокзалу. Внесли вещи в кафе, устроенное в зале ожидания, и стали пить шведский, непривычный на вкус, словно пригоревший кофе. Кайсу позвонила домой, проговорила все монеты — кроны, какие нашлись у Тайсто, вернулась от телефона мрачная: ее мать посоветовала ей выпрыгнуть из лодки теперь, пока еще можно достать ногами до земли. Я видел, что Кайсу обдумывает и такую возможность. Тайсто пил слабое пиво, оно его только утомило, и он задремал, опершись о стол.
Просидели на вокзале часа два, не зная с чего начать. Я сходил в банк обменять деньги, затем в гостиничное бюро и получил для нас номера в дешевой гостинице, показавшейся нам, когда мы явились туда, просто домом для приезжих; большая квартира в центре города, которую какая-то старая тетка превратила в гостиницу, поставив в комнаты раковины; она указала нам ванную в конце коридора, обещала в семь утра сварить кофе и держать его горячим до десяти. Мы заполнили анкеты, тетка запретила нам приносить в комнаты алкогольные напитки и тем более распивать их там, она знала финнов; командированные, много пьющие, останавливались в ее комнатах часто.
Кайсу не понимала по-шведски, но я обходился, вспомнив, чему научился в школе на уроках шведского и в те времена, когда работал на заводе Шоумана в Пиетарсаари. Тайсто сказал, что не хотел бы числиться в списках работников фирмы, которая пользуется гостиницей такого уровня для размещения своих людей в Стокгольме; даже после морских нефтебурильных платформ этот отель должен был казаться сущим адом. Тетка поняла из речи Тайсто слово «нефть» и рассказала, что с нефтебурильных платформ некоторые из этих финнов как раз и приезжали, они сильно пили, и это оставило малоприятные воспоминания; каждая компания финнов в свободное время гуляла так бурно, что даже отклеивались от стен обои, а куски линолеума можно было найти вокруг еще и неделю спустя. Я пообещал, что мы будем чистоплотными и спокойными жильцами.
Тетка поинтересовалась, откуда мы и по каким делам приехали в Стокгольм. Я сказал, что мы ищем работу. Она тут же спросила, а сможем ли мы заплатить за номера, у нее, дескать, бывало и так: приезжавшие из Финляндии в поисках работы не понимали, что в Швеции полагается платить за номера, к тому же времена теперь плохие и мы, возможно, не найдем тут работы, Швеция высылала неквалифицированных рабочих обратно в те страны, откуда они понаехали сюда в шестидесятых и семидесятых годах, привлеченные высоким жизненным уровнем шведов и свободой шведского общества. Тетка спросила также, какие у нас профессии. Тайсто сказал, что мы промышленные рабочие. Тетка считала, что нам было бы лучше сразу же уехать севернее, в Лулео на металлургический завод, или в Сундсвалл — на алюминиевый. Я повел Кайсу и Тайсто в номера, тетка брела за нами, наделяя хорошими советами. Она кончила кудахтать лишь после того, как я захлопнул дверь у нее перед носом.
Кайсу попросила, чтобы мы не оставались в этой гостинице надолго. Я пообещал сразу же найти получше, эту мне порекомендовали в гостиничном бюро как чистую и дешевую гостиницу для семейных. Тайсто положил свои вещи у двери, сказав, что сразу же уйдет в свой номер, как только тетка уберется. И по мнению Тайсто, эта гостиница была не того уровня, к которому он, хорошо зарабатывающий мебельный фабрикант, привык: утренний кофе в постель, сауна и плавательный бассейн утром в распоряжении жильцов, ночной клуб и бар для вечерних развлечений. Я был уверен, что такие гостиницы в Стокгольме еще найдутся.
Тайсто приоткрыл дверь и, выглянув в коридор, сообщил, что старуха уже убралась. Он взял свои вещи, сказал, что хочет утром поспать, и попросил нас разбудить его, когда пойдем в город обедать.
После ухода Тайсто Кайсу рассказала, что услышала от матери по телефону: полицейские искали Тайсто и меня в деревне весь день, узнали, что Тайсто расплатился с рабочими и навесил на дверь мастерской замок. На ковроткацкую фабрику они завернули тоже и пообещали вернуться с такими полномочиями, что им обязаны будут представить бухгалтерские документы за пять последних лет, и еще они обещали захватить с собой людей, которые кое-что понимают в счетоводстве. Я сказал Кайсу, что унес всю бухгалтерию и квитанции в такое место, где никому их не найти, я все же не настолько глуп, чтобы оставить подобные документы — вещественные доказательства — на полках в конторе фабрики. Кайсу спросила, где же эти папки. Я сказал, что и ей лучше не знать об этом; если она решит выпрыгнуть из лодки и вернуться домой, полиция сразу же в нее вцепится. Кайсу заверила, что не собирается возвращаться домой: уж очень плохо о моем характере и поступках отозвалась ее мать, деревенская женщина, не потерявшая веры в то, что, обрабатывая землю и расширяя свои владения, можно построить убежище от всех бед и жить там, не ведая страха. Когда-то я чертовски напугал тестя и тещу, рассказывая о векселях, которые ждут в шкафу, в конторе фабрики, срока уплаты по ним. Тесть и теща даже произносить слово «вексель» боялись, не говоря уже о «займе в банке» и «банковском кредите», получение которых неминуемо ведет к банкротству. Они и думать не решались, что их дочь замужем за человеком, дело которого связано с господами из банка. Я всегда преувеличивал количество векселей и размер банковских займов, когда говорил о них с родителями Кайсу, наслаждаясь их сетованиями.
Я сказал Кайсу, что ее родители — разумные старые люди, и они смогли устроить дела в этом мире по своему разумению, действуя всегда без риска, наверняка, на основе надежных расчетов, вот им и не требуется сидеть в жалком стокгольмском доме для приезжих, убежав от полиции. Кайсу опасалась, что шведская полиция уже получила из Финляндии запрос о выдаче и нас разыскивают. Я задумался. Не верилось, что с просьбой о выдаче могли обратиться до вручения повестки, ведь ни меня, ни Тайсто никогда еще не судили; я сказал, что из Швеции выдают только подозреваемых в убийстве и торговле наркотиками, но фабриканта ковров из Похьянмаа и владельца мебельной мастерской здешняя полиция едва ли станет ловить с собаками и огнестрельным оружием.
Какое-то время мы беседовали. Затем Кайсу пообещала больше не горевать, ибо это может плохо отразиться на ребенке. Она пошла к кровати прилечь, улыбнулась, когда я сел рядом и стал гладить ее ноги, прикрытые широким подолом платья для беременных. Живот казался большим и начинался от самых ног. Она велела мне успокоиться и не распаляться понапрасну. Я сдвинул колготки, затем трусики, нежно ее погладил. Кайсу велела мне запереть дверь, а то еще ненароком явится Тайсто или хозяйка гостиницы. Я поднялся и попытался это сделать, но в двери был старинный внутренний замок, а ключа в скважине не было, и я не помнил, чтобы хозяйка давала мне ключ. Взяв под окном стул, я придвинул его к двери так, чтобы спинка держала рычажную ручку двери, но стул оказался слишком низким.
Я сказал, что в комнату никто не войдет, Тайсто спит, а старуха все указания нам дала. Пошел на кровать и лег рядом с Кайсу. Только мы стали нежничать, как в дверь постучали. Я вскочил и пошел к двери, застегивая на ходу «молнию». Кайсу села и стала оправлять одежду. Старуха — хозяйка гостиницы открыла дверь и стала объяснять мне насчет стирки: в номере нельзя стирать белье и нельзя сушить одежду на батареях или развешивать ее для сушки в комнате, поскольку от этого в комнатах разводится сырость, которая повредит новые обои. Я пообещал, что мы никогда не будем стирать белье в этом номере. Выслушав мои заверения, старуха ушла. Я был зол, Кайсу смеялась. Она пересела с кровати в кресло, сказав, что затеял все я, а она, женщина беременная, хотела лишь выполнить супружеский долг, о чем торжественно обещала в церкви перед лицом Господа. Я поклялся, что и ночи не просплю в этой гостинице.
7
Под вечер мы переселились в другой отель, сильно удивив этим старуху — хозяйку дома для приезжих. Я не удержался и сказал, что в Финляндии мы привыкли к лучшим условиям, Финляндия — страна высокого уровня жизни, и в дороге мы несколько соскучились по роскоши. Старуха взяла с нас плату за полные сутки, и мы уплатили без возражений. Я сказал также, что деньги нас не заботят и что мы с удовольствием окружаем себя всеми благами, которые только возможно купить. Тайсто спросил меня, открыть ли ему кейс и показать ли бабуле, как выглядит полмиллиона в финских купюрах, но я не позволил. Мы пошли вниз по лестнице посмеиваясь, на улице уже ждало такси, которое старуха нам все-таки вызвала.