Читать книгу «Река течет через город. Американский рейс» онлайн.

Тайсто лежал на кровати, слушал мой телефонный разговор, покуривал и посмеивался. Ему отъезд не казался досадным. Он занимался мастерскими уже второй десяток лет, сумел спалить свою первую мастерскую со складом и бухгалтерией и получить полную страховку, хотя пожарные рассказывали позже по деревне, что, когда они прибыли на пожар, даже сугробы горели в нескольких метрах -от стен мастерской. Вскоре после этого пожара Тайсто быстро наладил новую мастерскую, взял на работу старых мастеров и продавцов, колесивших по стране, по за пять лет опять привел свою бухгалтерию в такой беспорядок, а за последние два года умудрился получить такие большие оценочные налоги[42], что ему не захотелось убеждать суд под присягой в правильности своего бухгалтерского учета, а в случайность нового пожара чиновники страховой компании уже не поверили бы, хотя и нынешняя мастерская была в старом деревянном доме, где когда угодно мог заняться пожар от электропроводки или могла вспыхнуть древесная пыль от тех окурков, которые столяры, сам Тайсто и посетители небрежно затаптывали на полу.

Сказав матери, что еще созвонимся, я повесил трубку.

Я спросил Тайсто, не огорчен ли он тем, что, может быть, придется навсегда покинуть родину: ее материнское лицо нам теперь долго не улыбнется. Тайсто верил, что справится где угодно, даже между молотом и наковальней. Он вспомнил, бабушка рассказывала, как весело было в Америке в двадцатые годы, когда она служила в Торонто прислугой у миллионера, уже сам отъезд в Америку был веселым. В порту Ханко отъезжающие танцевали на причале перед отплытием, и бабушка помнила, что также танцевали в Хилле, куда судно пришло из Ханко, и еще в Ливерпуле, где ожидали отплытия парохода американской трансатлантической компании. Желание танцевать пропало лишь в Атлантике, когда океан начал показывать свою силу и пассажиры третьего класса заблевали полтрюма, но Тайсто сказал, что нас в нашем путешествии морская болезнь не замучает и не отобьет охоту танцевать. Он вскочил с кровати и принялся отбивать чечетку, затем открыл кейс, взял оттуда пачку сотенных и сунул в нагрудный карман куртки. Он сказал, что мы можем пойти вниз, в ресторан, и принять для бодрости несколько рюмочек, прежде чем мы окончательно оставим город Сейнайоки его жителям. Я ответил, что мне сегодня предстоит вести машину и иметь неприятности с дорожной полицией не хочется. Тайсто знал, что на Американском континенте любой может вести машину, даже будучи в легком подпитии, поскольку там все законы помягче и обеспечивают каждому гражданскую свободу. Он пообещал снять туфли, как только судно отойдет от финского берега, и стряхнуть с них все пылинки Старого Света до единой, подобно тому как поступили святые апостолы в одной из библейских легенд.

Я прилег на кровать и велел Тайсто прекратить скакать и стучать ногами об пол, пока служащие гостиницы не явились проверять, что за люди расшумелись в номере. Тайсто сказал, что он казацкого рода, мол, в тысяча восьмисотых годах в доме его предков были на постое казаки, посланные русским царем усмирять Южную Похьянмаа, и в роду существовало такое предание, будто какому-то из парней с Дона удалось плеснуть в кровь предков Тайсто кофейную чашку крови степных народов. Эта кровь в жилах Тайсто заставляла его двигаться быстрее, чем двигаются обычные финны — хямялайсцы и другие. Эта кровь придавала его действиям прямолинейность, которой нет у мужчин других финских племен.

О своей казацкой крови Тайсто говорил и раньше, так что ничего нового в этом для меня не было; несколько лет назад, после тяжелой автомобильной аварии, он попал в Сейнайоки в Окружную больницу, где ему вкатили литра два консервированной крови, которая, как он считал, разжижила его, казацкую. За последнее столетие от чашки, плеснутой в кровь его рода, у него осталось едва ли несколько капель. Через столько-то поколений. Я напомнил о заправке, произведенной в Окружной больнице, он объяснил, что казацкая кровь уже в последнем столетии изменила черты характера его прадеда и деда, которые затем достались ему по наследству. На эти особенности уже не могла повлиять бог весть чья кровяная плазма, которую влили тогда, когда он три дня лежал без сознания в реанимации. Он сказал, что хотел лишь между прочим вспомнить о радости своей бабушки, отправлявшейся в Канаду, о танцах в Хилле, поскольку и мы теперь оставляем Старый Свет. Я сказал, что слышал тоже кое-какие рассказы, например, о мужчине, которому при отъезде было не до танцев, ибо отъезд был для него вынужденным. Тайсто заметил, что зануду, способного испортить радость путешествия, можно встретить в любой компании.

Я встал с постели, взял кейс и сказал, что пойду на нижний этаж, в ресторан. Тайсто решил пойти со мной. Я заставил его поклясться, что он ни рюмки не выпьет, пока мы не покинем пределы Финляндии, нам сейчас не до того, чтобы пьянствовать. Тайсто тоже захватил свой кейс, и мы спустились в ресторан. Кайсу уже ждала нас в глубине зала. Я пошел расплатиться за номер, сказал кассирше, что мы вынуждены внезапно уехать, дела, мол, требуют. С нас не взяли денег кроме как за телефонный разговор. От Кайсу мы узнали, что полицейские приезжали к нам домой, но она отказалась принять повестку. Сказала полицейским, что я поехал продавать половики в Рованиеми и вернусь через неделю. Полицейским пришлось этим удовольствоваться. Сразу же, как только они уехали, Кайсу вызвала по телефону такси и поехала в Сейнайоки. Это заставило меня призадуматься. Таксист спросил Кайсу, неужто у нее осложнения с беременностью, поскольку Кайсу, выезжая из дому, дала ему адрес больницы, но услыхал в ответ, что она не хотела бы обсуждать такие вещи с совершенно посторонним мужчиной. В больнице Кайсу попросила вызвать ей другую машину и на ней доехала до вокзала.

Мы отправились на вокзал и взяли в камере хранения два плотно набитых чемодана. Я нес их к машине чертыхаясь, спросил, уж не попыталась ли Кайсу запихнуть в эти чемоданы все свое земное достояние; она сказала, что не решилась оставить детские вещи, которые и ее мать, и моя, и другие родственницы вышивали всю зиму; кто знает, какие детские вещи удастся купить в Америке, может, только синтетические, которые, чего доброго, еще вызовут у ребеночка аллергию. А все детское приданое, взятое ею с собой, — чистый хлопок и шерсть. Тайсто сказал, что в Америке простираются, глазом не охватишь, хлопковые поля, так что хлопка хватило бы и для нашего ребеночка, а шерстяную одежду никто во Флориде носить не в состоянии, и хотя наперед неизвестно, сколь чувствительным к холоду будет наш малыш, но во Флориде он наверняка согрелся бы и без шерстяной лыжной шапочки.

Что Кайсу ждет ребенка, было хорошо видно, и она ходила уже вперевалочку, как все беременные в таком положении. Я знал, что ей нелегко было уехать, впрочем, ей и не обязательно было ехать со мной, в ее-то счетах никаких неясностей не было. Но я все же был рад, что она уезжает со мной. Один из чемоданов я дал понести Тайсто, другой нес сам в левой руке, а правой взял Кайсу под ручку. Так мы и шли до нашей машины, оставленной на стоянке возле здания вокзала, мимо такси, и припаркованных автомобилей, и суетившихся людей. Никого из них я не рассматривал внимательно.

Чемоданы положили в машину. Тайсто сел сзади, и мы покатили по Каскиненскому шоссе к морю.

3

Я гнал. Мимо перелесков — сто пятьдесят, а через деревни — как осмеливался: нам требовалось успеть к вечеру в Турку, продать там машину и купить билеты на судно, идущее в Швецию. Не доезжая до Пори нас остановила полиция: на этом участке дороги скорость была ограничена до ста километров, я же гнал сто сорок. Я подумал: вот и закончилось наше путешествие. Полицейские с удовольствием отобрали бы у меня водительские права и посадили бы нас в автобус здесь, на остановке, откуда они охотились с помощью специального устройства за превышающими скорость. Они спросили, куда это мы так спешим, я сказал, что скорость повысилась как-то незаметно, поскольку, ведя машину, я пел и, воодушевленный пением, непроизвольно нажимал ногой на педаль газа. Полицейские спросили, что я пел. Сказал, что «Ваасаский марш». Они заставили меня подуть в дозиметр, но алкоголя не обнаружилось. Справившись о моих доходах, полицейские выписали квитанцию на штраф. Когда они вызвали центр и, передав сведения о личности, указанные в моих водительских правах, стали ждать, найдутся ли в ЭВМ данные о совершенных мною преступлениях, я испугался, а вдруг уже успели зарегистрировать иск в уездном суде, но, видимо, отметки об этом еще не оказалось. Я вылез из машины. Один из полицейских снова подошел к нам, проверил шины, измерил их изношенность и затем велел мне открыть багажник. Я открыл, полицейский осмотрел вещи, поворачивая их. Кейсы — мой и Тайсто — стояли оба в багажнике по сторонам, но полицейский не потребовал, чтобы я открыл их. Денег там было больше миллиона финских марок. Полицейский захлопнул багажник и велел мне ехать. И приказал воздерживаться от пения за рулем, раз из-за этого я забываю, какие ограничения скорости введены на финских дорогах.

Я сел в машину и тронулся в путь. Видел, что Кайсу с испугу лишилась дара речи, да и Тайсто долго не мог вымолвить ни слова. Не останавливая машины, я вынул квитанцию из синтетической папочки, разорвал ее и выкинул за окошко. Считал, что минет срок давности, прежде чем смогу уплатить штраф. Проехали Рауму, и только тогда нас стал разбирать смех, когда я рассказал, как полицейский поворачивал кейсы, в которых денег было больше, чем ему когда-либо могло присниться; у него буквально в руках была возможность для таких действий, за которые, пожалуй, дали бы медаль «Лучший полицейский года» и почетную грамоту, но он был так сосредоточен на расследовании превышения скорости, что позволил удаче проехать мимо.

Тайсто принялся вспоминать, как однажды, несколько лет назад, мы встретились с ним в Рауме, в гостинице «Кумулус», в сауне, в компании коммивояжеров, тогда мы оба кружили по уезду Сатакунта, продавая свои товары, и у обоих уже в понедельник к вечеру были заключены кое-какие сделки. Но я не дал ему долго вспоминать о той встрече. Мы тогда, в понедельник вечером, на радостях так надрались в гостиничном ресторане, что вся неделя и прошла в Рауме: ни один из нас не смог сесть за руль раньше пятницы. Об этой неделе я потом так и не успел рассказать Кайсу ничего, кроме того, что торговля шла плохо, жители Сатакунты — скупердяи и эгоисты, которые скорее купят половик в супермаркете или в магазине «Товары почтой»[43], чем у честного торговца-северянина, стучавшегося в одну дверь за другой.

Я спросил, получил ли Тайсто когда-нибудь деньги у тех продавцов, которые, как я знал, были должны ему десятки тысяч. Тайсто сказал, что наследство с них останется невзысканным. Продавцы Тайсто видели, как он вел дела с чиновниками, и принялись обворовывать его, продавать, не внося сделки в счета, брать товары со склада без разрешения и оформления, нарушая правила учета, а Тайсто не мог обратиться в полицию с просьбой о расследовании. У Тайсто были большие недоразумения с продавцами и торговцами, некоторые из них были грубиянами, пьянствовали, дрались в поездах и обжуливали людей, чтобы просто позабавиться, поэтому были такие губернии, куда им по многу лет даже соваться стало опасно.

Случилось несколько раз, что и мои коммивояжеры тоже принимали заказы на ковры и половики у отдельных лиц или у фирм и брали деньги вперед, а затем получали под эти заказы товары с фабрики, но продавали их еще раз кому-то другому, кладя деньги в свой карман, и выяснять отношения с этими клиентами приходилось потом мне. Но таким играм пришел конец, когда мы с Раймо отделали как следует двоих, заставив их усвоить и хорошие манеры торговли и требования, предъявляемые к ним, как к людям фирмы половиков. Коммивояжеры Тайсто однажды продали где-то в Саво, в только что выстроенный особнячок, полную обстановку — стулья, и столы, и кровати, и комоды, привезли эту мебель в дом, потом подождали, пока все семейство ушло куда-то в гости, вытащили всю мебель из дома, отвезли ее в одну из соседних волостей и продали там снова. Эта проделка сошла им с рук, мебель ведь была совершенно новой, без царапин, и продавцы утверждали, что привезли ее в другую волость прямо из мастерской Тайсто; однако полицейские все же сильно напугали Тайсто, явившись расспрашивать об этом деле.

Кайсу попросила, чтобы я больше не гнал так, ведь следующий полицейский патруль, который пас остановит, может уже получить сведения об иске. Я утверждал, что в этой стране не станут из-за повестки в суд сразу объявлять розыск. На это Кайсу ничего не сказала.

Тайсто вспомнил о двух продавцах, которые несколько недель тому назад поехали в губернию Кески-Суоми продавать мебель, но уже в Кююярве поссорились с какими-то людьми, сидевшими в баре станции обслуживания; один из продавцов так отделал кююярвесца, что у того вытек глаз на щеку, и продавцам «Матсомпи мебель К°» пришлось молниеносно покинуть Кююярви. Они подались в Саариярви и стали там, на станции обслуживания, заправлять грузовик дизельным топливом, но увидели человека, с которым года два назад дрались в Куопио и потерпели жуткое поражение, они тут же напали на него, теперь вдвоем, и свалили на землю, один из продавцов бил мужчину по голове тяжелым голландским сабо так, что от каждого удара у того закатывались глаза, только белки сверкали, а второй продавец сорвал со стены баллон со сжатым воздухом для накачки шин и ударил им куопиосца, после чего тот потерял сознание. Продавцы Тайсто тут же рванули в Ювяскюля, поскольку имели основания полагать, что ленсманы по меньшей мере двух волостей захотят срочно повидаться с ними. В Ювяскюля они принялись надираться в гостиничном номере, но ночью у них кончилась водка, и один из них отправился на поиски какой-нибудь выпивки[44]. Он забрался в склад одного из супермаркетов через люк в крыше, ему пришлось прыгнуть на цементный пол с высоты четырнадцати метров, но — пьяницам всегда везет! — он даже не повредился и утром был найден спящим в складе среди пустых бутылок из-под пива. Газета «Кескисуомалайнен»[45] подала новость под крупным заголовком: «Человек — летучая мышь напал на пивной склад».

Кайсу вдруг залилась слезами. Она, мол, не для того спешила, даже не успела попрощаться с матерью и отцом, чтобы теперь сидеть в машине и слушать жуткие истории о драках и пьяных глупостях. Она представляла себе наш брак иным, когда в церкви позволила надеть себе кольцо на безымянный палец.

Я велел Тайсто кончить рассказывать о приключениях продавцов, его продавцы и без того знамениты. Пообещал, что Кайсу сможет из Турку позвонить домой и рассказать, куда мы едем и почему. Но я запретил ей вдаваться с родителями в подробности и говорить об иске, хотя тесть и теща спрашивали у меня всю зиму, как я намерен разобраться с налогами, причитающимися с моих официальных доходов, указанных в общедоступном ежегодном налоговом календаре-справочнике, который ротари продают, чтобы финансировать свою благотворительную деятельность и иметь капитал для праздников с выпивкой. Я тогда объяснял, что опротестовал начисленные налоги и надеюсь на перемены к лучшему. Тесть и теща этим удовлетворились.

Я и сам верил в свой протест, по меньшей мере надеялся на изменения в этом деле, но после получения отрицательного ответа и допроса, произведенного полицейскими, всерьез испугался, что настанет день, когда начнут проверять бухгалтерию, передадут дело в уездный суд и принудят выплатить все; тогда я постарался обеспечить свой тыл, перевел имущество на другое имя, выписался из подушных списков волости и обзавелся паспортом.

До Турку было уже недалеко, когда Тайсто обнаружил в кармане куртки еще чек на восемьдесят тысяч марок, который он забыл обменять в Сейнайоки на деньги. Он стал упрашивать меня гнать так, чтобы быть в Турку до закрытия банков. И я гнал как мог.

4

В Турку нам пришлось пойти в первый же попавшийся банк на окраине города, поскольку было уже так поздно, что банки начали закрываться. В том банке не нашлось восьмидесяти тысяч наличными, которые требовались Тайсто, тогда из глубины конторы вызвали заведующего, он позвонил в центральную городскую контору и сказал нам, что оттуда сейчас же привезут деньги. Он также позвонил в тот банк, чек которого предъявил Тайсто, и удостоверился, что чек имеет покрытие. Мы с Кайсу вышли из банка и сели в машину. С Тайсто я условился, что в крайнем случае уедем в порт без него и увезем его кейс с деньгами в Швецию, если большая сумма требующейся наличности вызовет у сотрудников банка подозрения и они позвонят в полицию.

Примерно в половине пятого Тайсто все-таки пришел, получив деньги. Его выпустили из задней двери, так как банк уже закрылся, и мы заметили его, лишь когда он щелкнул по багажной решетке на крыше машины.

Поехали дальше. За вокзалом я знал автомагазин, куда намеревался теперь сбыть свою телегу. Отвезя Тайсто и Кайсу на пристань, поручил им купить билеты. Кайсу не хотела брать кейс, полный денег, и я взял его с собой. Был прекрасный вечер. Помню точно, что, когда ехал с пристани обратно в город, даже Турку показался мне красивым городом. Так было, пожалуй, потому что я знал: покидаю родину надолго, поэтому все вокруг выглядело красивым — слякотные и грязные обочины, песок и мусор улиц, голые запыленные деревья и грязная вода реки.

Въезжая во двор автомагазина, увидел его хозяина, как раз входившего в деревянный сарай, где размещалась контора. Я познакомился с ним в одной из торговых поездок, мы несколько раз оказывались в одних и тех же гостиницах и гостиничных барах. Я гуднул, посигналил фарами и помахал рукой в открытое окошко. Он повернулся, узнал меня и, пока я вылезал из машины, пошел ко мне, чтобы пожать руку.

Я сказал, что приехал продать ему свою машину, если он сможет расплатиться наличными. У меня, мол, наклевывается большая сделка, для которой срочно нужна наличность. Он обошел вокруг моего автомобиля, проверил амортизацию, постучал ногами по шинам. Я заверил, что машина принадлежит мне, что она была бы в наичистейшем порядке, если бы мне не пришлось ехать на ней из Сейнайоки по грязным шоссе, а времени помыть и надраить ее для показа ему у меня не было. Торговец сказал, что ему не привыкать оценивать машины и после езды в слякоть, он, дескать, не барышня из банковской конторы, покупающая себе первую «япошку».

Я не очень вникал в его стрекочущий туркуский говор, следовало торопиться, спросил, сколько он заплатит. Он посулил шестьдесят тысяч, я ругнулся, ибо был уверен, что выручу за нее все восемьдесят. Он стал вспоминать, как уютно мы сидели в сауне гостиницы в Тампере и беседовали. Я сказал, что воспоминаний на сей раз достаточно, и запросил семьдесят пять. Он засмеялся так же стрекочуще, как и говорил. Я спросил, что его рассмешило. Он утверждал, что жизнь веселая, особенно если ликвидов достаточно на все, что хочется делать, если, например, никогда не возникает необходимости продавать собственность — движимость и недвижимость, а можно просто всегда доставать деньги из бумажника сколько требуется. Я согласился. Он показал мне на стоящие во дворе длинным рядом подержанные машины и спросил, как я думаю, сколько денег вложил он в эти машины. На взгляд тут было от ста до ста пятидесяти автомобилей общей стоимостью от двух до трех миллионов. Торговец рассказал, что как раз сейчас торговля подержанными машинами не идет, таким товаром на лето люди начинают обычно обзаводиться гораздо позже, а пока его двор полон денег, вложенных в имущество, не приносящее прибыли. Я спросил, согласен ли он дать мне за машину семьдесят тысяч. Он видел, что я спешу, поэтому сказал, что и шестьдесят-то многовато. Я заметил, что мы торгуемся довольно странно — обе стороны снижают цену. Он ответил, что в Турку есть и другие торговцы подержанными машинами и ничто не мешает мне попытать счастья у них, если я сомневаюсь в правильности его оценки.

Пришлось сказать, что еду в Америку и надо срочно отделаться от машины. Он сразу же спросил, была ли машина в числе описанного имущества. Я сказал, что никакой описи не было, и я имею право промотать хоть все имущество. Рассказал ему, как в последние годы шла торговля половиками и коврами и как налоговое ведомство упорно не обращало внимания на расходы, указываемые мною должным образом в декларациях, и исчисляло мою прибыль от продажи ковров и половиков, исходя из неверных данных, соответственно и налоги мне начислялись в последние три года на основании лишь предположений и столь тяжелой рукой, что для уплаты их не хватило бы денег всех ковроткацких фабрик Южной Похьянмаа, даже если все их кассы вытряхнуть в бездонный мешок налогового ведомства. Рассказал также, что никакие протесты и объяснения не изменили решения чиновников. Торговец машинами сказал, что всегда изумлялся, до чего доверчивыми бывают еще налоговые комиссии в некоторых волостях, в городах же ни о каком снисхождении и заикаться не стоит. Я сказал, что паром на Стокгольм скоро уходит; если он не назначит какую-то разумную цену, то пусть машина постоит у него во дворе до завтра, а я позвоню племяннику, и он приедет забрать ее. На это я услыхал, что мы все же сторгуемся, если я не буду требовать неумеренную цену, ибо закон о торговле обязывает проявлять умеренность. Я спросил, каким было бы его последнее предложение. Он предложил шестьдесят пять тысяч, мы ударили по рукам и составили документ о сделке.

Я попросил торговца позвонить и вызвать мне такси, но он взялся отвезти меня на пристань в моей же машине, чтобы заодно испытать ее; одновременно он хотел убедиться, что я действительно покинул страну и не явлюсь завтра с отказом от сделки. Я сказал, что всегда был человеком слова, а он мне на это, что такие вот мужчины чаще других и сматываются за границу.

[42] Налоги, взимаемые с предпринимателей, исчисляемые с общей суммы реализованных товаров. Налоговое ведомство нередко их завышает.

[43] В таких магазинах в Финляндии часто продают импортные товары, цены на которые ниже, чем на отечественные, но и качество хуже.

[44] В Финляндии винно-водочными изделиями и крепким пивом торгуют только магазины государственной монополии «Алко». Они закрываются в 17.00. Продажа вина, водки, пива навынос из ресторанов категорически запрещена и строго карается.

[45] Крупная независимая газета центристского направления, издаваемая в городе Ювяскюля.