Читать книгу «Река течет через город. Американский рейс» онлайн.
Сестра вошла в дежурку и стала звонить по телефону. Сиделки собрались перед стеклянной стенкой дежурки и прислушивались к тому, что говорила по телефону сестра, окошечко в стене было открыто, они переговаривались о чем-то между собой, но так тихо, что я не понимал о чем.
— Мы, наверное, не нужны? — подумал вслух Пихлая.
— Пошли отсюда, — предложил я.
— Это небось его последняя выходка, — сказал Пихлая.
— Он домой поехал, — сказал я.
— Вполне может быть.
Мы пошли по коридорам к выходу. В большом вестибюле у самой наружной двери сердитая сестра бегом догнала нас и сообщила, что кто-то из персонала видел старика Пихлая выходящим из больницы. Ему было даже вызвано такси. Это особенно возмущало сестру, Сеппо еще нагрубил ей, и мы покинули больницу. Когда вышли из-под навеса, снег валил с неба нам на плечи и спины.
На площадке для парковки машин стояли гуськом три такси. Мы сели в первое, и Пихлая назвал водителю свой домашний адрес. Сидели молча, такси катилось по окраинным улицам и по мосту через реку, лед на реке выше водонапорной башни выглядел крепким, а под мостом снег падал в черную воду и исчезал в ней, на первой же развилке таксист свернул и по дороге с односторонним движением поехал в город.
Старик Пихлая, одетый в больничную пижаму, лежал в доме, в спальне на первом этаже, на кровати, руки его были прижаты к животу, все одеяла и простыню он столкнул на пол. Профессор казался маленьким и тощим, словно подстреленная птичка, с которой ощипали все перья. Сын пощупал его пульс и приложил руку ко лбу. Старик Пихлая был мертв, это было сразу видно. Сын поднял с пола простыню и накрыл старика. «Папка, мой папка», — сказал он. Потом он позвонил в больницу, а я позвонил и вызвал такси. Мы почти не разговаривали, и, увидев, что такси подъезжает к калитке, я вышел из дома.
Анники еще не пришла с работы, я сидел у окна и курил. Вернувшись домой, Анники сразу же принялась наводить порядок, раскладывая наши пожитки по местам в обеих комнатах и в стенные шкафы, попутно она объясняла мне, где что искать, и показала детскую одежду и другие вещи, необходимые для ухода за малышом, которые она купила днем. Я рассказал ей о смерти старика профессора, и о том, как Саари за моей спиной прибрал типографию к рукам, и что меня выперли в принудительный отпуск. Анники сильно испугалась, перестала демонстрировать распашонки, села на диван и старалась сдерживать слезы. Вот так мы и сидели. Смеркалось, но я не включал свет, я смотрел в окно на стену соседнего дома, на его темные и освещенные окна и на разноцветные гардины в окнах.
Я увидел, как между домами во дворе остановилось такси и из него вылез Пихлая. Он смотрел номера на домах и на подъездах и направился в наш подъезд. Когда зазвонил дверной звонок, я пошел открывать. Пихлая был сильно пьян. Я снял с него пальто, и, пока вешал в передней на вешалку, он уже прошел в комнату.
— Увезли уже папку, не мог я сидеть там в доме, один, — сказал Пихлая.
— Смерть — это неизбежно, — сказала Анники.
Пихлая сел в кресло, достал из кармана сигареты, предложил Анники и мне, но мы оба отказались, и он закурил сам.
— У нас тоже разные неприятности, — сказала Анники.
Я рассказал Пихлая, что случилось у меня на работе и чем закончилось приобретение типографии.
— Вы наверняка справитесь, — сказал Пихлая.
— Другого выхода нет, — ответил я.
Михельбах, июль 1974 — Оулу, июнь 1977
АМЕРИКАНСКИЙ РЕЙС
Часть I
1
Из полицейского участка позвонили утром, сразу же, как только я пришел к себе на фабрику: мне посоветовали держаться от фабрики подальше, если не хочу оказаться у них; повестку вот-вот привезут. Я поблагодарил. Раймо был в ткацком цехе, следил за работой. Я сходил туда и сказал, что лавочка теперь полностью в его распоряжении. Ни с кем из рабочих прощаться не стал. Все, что мне требовалось забрать отсюда с собой, было уже упаковано, а сама фабрика еще с прошлого года переведена на имя Раймо, моего племянника.
Вещей было немного, я взял их и вышел. Весь двор утопал в слякоти и грязи, был конец апреля, и солнце растопило снег и лед на дворе и у стен фабрики. Пока я шел через двор к машине, почувствовал, как греет солнце, но не мог остановиться, понаслаждаться этим теплом.
Судебные чиновники с повесткой наверняка направятся из полицейского участка к фабрике по главной дороге, поэтому я свернул и поехал домой той дорогой, что шла за рекой. Когда открылись поля, перед железнодорожной насыпью, я остановил машину, взял с заднего сиденья атташе-кейс и спрятал его в багажник под ковры, вытканные на моей фабрике. Затем повел машину к дому. Кайсу хозяйничала на кухне, и я, вбежав со двора, распахнул двери. Сказал, что теперь мне пора сматываться, а ей придется приехать в Сейнайоки, как только сможет. Кайсу ни о чем не стала расспрашивать, все и без того было обсуждено нами раньше не один раз. Я взял из ящика комода банковские документы и чековые книжки и вышел.
Выруливая со двора на дорогу, я увидел, что по другому берегу к мосту едет с фабрики полицейская машина. Не знаю, заметили чиновники меня или нет. Дожидаться их я не стал.
Тайсто в его мебельной мастерской не оказалось, рабочие сказали, что он еще на верхнем этаже — спит. Тайсто лежал наверху в дальней комнате полностью одетый. Когда я потряс его, он проснулся и, услыхав от меня, что уже едут, чтобы вручить ему повестку, принялся собирать вещи. Вещей ему с собой требовалось немного — холостяк. Спустившись на первый этаж, он выплатил рабочим последнее жалованье, сказал, что их столярничанье в этой мастерской кончилось. На мой вопрос о складе Тайсто ответил, что успел на прошлой неделе продать все юрваласцу[41] — готовую мебель, заготовки и доски, теперь юрваласцы могут увезти свое имущество когда хотят, если, конечно, полиция им это позволит. Столяры много не разговаривали, взяли деньги, которые Тайсто отсчитал заранее, и ушли. Тайсто запер дверь мастерской на замок, закинул ключ в сугроб в глубину одичавшего сада. Мы пошли к моей машине и, миновав деревню, в которой была приходская церковь, поехали по новому Лапуаскому шоссе на Сейнайоки.
2
В Сейнайоки я поставил машину на стоянку у вокзала и отправился обходить банки. Снял со счетов все. Деньги лежали в разных банках по всей стране, так что банковским служащим потребовалось часа два, чтобы дозвониться. Тайсто обошел свои банки и тоже снял деньги со счетов. Знакомых в Сейнайоки я не встретил, да у меня их тут почти и не было; какие-то бывшие невесты, с которыми я теперь не имел никаких дел. В гостиницу «Аапо» Тайсто пришел раньше меня. И успел снять для нас номер. Я полагал, что у нас нет времени ночевать здесь. Тайсто сказал, что сидеть в гостиничном ресторане, имея при себе более полумиллиона финских марок, он не осмелится. У меня в кейсе тоже была сумма немаленькая. Мы пошли в номер ждать Кайсу.
Я раздумывал, можно ли оставить Тайсто в номере с обоими кейсами, полными денег, а самому пойти вниз ждать Кайсу, в ресторане, но не решился на это. Позвонил домой, Кайсу уже уехала или не брала трубку. Позвонил брату, там трубку взяла мать. Я сказал, что мне теперь придется уехать, попросил, чтобы брательник помог Раймо, если у того возникнут трудности с полицией после моего отъезда. Мать сперва запричитала, но затем принялась рассуждать, как теперь было бы лучше вести дела. Я пообещал позвонить с дороги, велел им ждать у телефона. Мать беспокоилась о Кайсу, ведь ей через несколько месяцев рожать. Я сказал, что мы едем не тюремным вагоном и не в Сибирь, а современным, вполне комфортабельным транспортом и совсем в другую сторону. Мать велела мне прислать Кайсу домой, когда придет время. Она сказала словами из Евангелия о рождестве, это почему-то запомнилось. Она считала, что финские родильные дома надежнее зарубежных и гораздо лучше их; кроме всего прочего, Кайсу на родине была бы среди своих, в надежных руках. Кайсу всегда нравилась моей матери. А я сказал, что ребенку лучше было бы родиться в Америке, — так он стал бы американским гражданином, и от этого гражданства ему впоследствии могла бы быть польза, например, никогда не требовалось бы заботиться о визе и разрешении на проживание в США, получение которых для Кайсу, меня и Тайсто Матсомпи представляло сейчас проблему. Мать спросила, далеко ли мы забрались, я сказал, что мы в Лулео. Она удивилась, как это мы успели уже уехать за границу. Я сказал, что с аэродрома в Сейнайоки мы улетели на частном самолете.
[41] Юрваласец — житель общины Юрва в губернии Вааса.