Визг срывает с деревьев стаю птиц, и те мельтешат в воздухе, громко, суматошно галдя. Девочка в последнем рывке тянет руки и падает на брата, вжимает его в теплую дорогу всем телом.
Успела. Всего на секунду раньше злой, неистовой своры, но успела.
Брат лежит живым безмолвным комком, упираясь маленьким локтем ей в живот. А она кричит. Кричит, когда собаки разрывают ей платье вместе с кожей и кажется, что на спину плеснули кипятком. Кричит, когда громкий рык и вонючие брызги слюны бьют прямо в ухо. Кричит, когда щеку обжигает нестерпимая боль…
Лера проснулась со сдавленным стоном. Бешено колотящееся сердце рвалось из груди, бухало в ушах. Липкий пот неприятно холодил кожу. Но, слава Богу, сон… Всего лишь сон о прошлом. Одичавшие собаки, она и маленький Димка посреди жаркой дороги…
За стеной мама брякала посудой и что-то мурлыкала вполголоса.
Лера оделась и раздвинула шторы. Дождя не было. Из утреннего сумрака выступали осины, стыдливо прикрывающие свои антрацитово-черные стволы за желтой листвой, клены же, напротив, горели ярким пламенем.
— Бабье лето что ли, а, Мишунь?
Плюшевый медведь, сидящий на подоконнике, не шелохнулся и не ответил, но в его пластиковых глазах и доброй улыбке чудилась печаль.
— Чего молчишь? — Лера взяла медведя и ткнулась в него носом. Мишка пах пылью и еле заметно лавандой, с которой мама обычно стирала белье. — Скучно тебе, наверное. Без друзей, без детей…
В горле вдруг встал комок, и Лера задохнулась от нахлынувшей грусти. Комната словно отдалилась, ушла в небытие, осталась там, где остаются все игрушки и раскраски, там, где папа возит на плечах и подкидывает под самый потолок, где каждый день полон тайн и открытий — все осталось в детстве.
— Лер, иди завтракать! — Димка распахнул дверь, впустив жареный дух блинов. — А то мы все сожрем!
— Иду, — Она посмотрела в игрушечные, но все понимающие глаза. — Пойду я, Мишунь, а то и впрямь сожрут. Растущие организмы. — Она посадила медведя обратно на окно. — А ты… приглядывай тут.
Обычно братья ели после утренней пробежки, когда отец уже уходил на работу. Но сегодня ночным поездом Димка с Санькой уезжали на соревнования, и завтрак передвинули, чтобы еще разок собраться всей семьей.
Мама не успевала печь. Димка с Санькой глотали, будто не жуя, и стопка блинов стремительно убывала. Димка схватил последний блин, всего на секунду опередив брата, и назидательно произнес:
— В большой семье клювом не щелкают!
Санька посмотрел на Леру, тоже оставшуюся ни с чем, подпер рукой подбородок и философски протянул:
— «Мы чужие на этом празднике жизни».
Отец с Лерой переглянулись и рассмеялись.
— Дим, Сань, — чуть погодя решилась Лера, — я сегодня с вами на пробежку. Возьмете?
— О, созрела!
— Пэрсик ты наш!
Братья захохотали, и она шутливо погрозила им кулаком.
— Распогодилось как, — заметил отец, щурясь от бьющего в глаза солнца. — Кр-расота!
Мама стукнула сковородой и проворчала:
— Опять на Новый год дождь пойдет. Да и пускай бы, на наш век морозов хватило, а вот внуки и вовсе настоящей русской зимы не узнают.
— Климат меняется, — важно сказал Санька. — Скоро будем мандарины на даче выращивать.
— Ага, ананасы еще! — фыркнула Лера. — Второе лето искупаться не можем. С такими вывертами не то что мандаринов, яблок не будет… Эй, Димон, — она схватила брата за руку, — не наглей! Это мой блин!
Блин был лишним. Даже не один, а два или три.
Лера с завистью посматривала на братьев, легко трусивших в десятке шагов впереди. Лично она бежала вперевалку, как утка. Еще и на животе топорщился карман-кенгуру от сложенных в него баллончика, отпугивателя и телефона. Она хотела еще шокер взять, но тот в карман не поместился. Пришлось выбирать: либо баллончик, либо шокер. Взяла первый. Все-таки он полегче.
Братья только переглянулись, увидев, в каком виде она собралась на тренировку, но промолчали. Знали о ее пунктике насчет собак.