— Еще снег кругом, мама, овощи не могут быть свежими. И зачем ты так много заказала?
— Что, я не могу уже побаловать собственного сына? — лиа Одетта уязвленно поджала губы.
— Можешь, конечно. Но тогда не жалуйся, что тебе не хватает денег.
Мать сверкнула глазами, но промолчала. А когда он доел салат и приступил к мясу, сказала:
— Не хотелось бы, чтобы земли, в которые Луций столько вложил, опустели. Может, попробуешь написать деду, попросить прощения…
— И денег? — раскусил Маркус материнский маневр.
— И денег, — легко отозвалась та и, отправив в рот ложку супа, прислушалась к ощущениям: — Чего-то не хватает, тебе не кажется?
— Да, здесь не принято класть в еду много специй… Я не стану писать деду.
— Как хочешь, — с той же подозрительной легкостью вновь согласилась мать. — Но тогда женись.
Сочный кусок мяса застрял в горле, будто сухая деревяшка. С трудом протолкнув его, Маркус уставился на мать:
— Что⁈
Лиа Одетта безмятежно посмотрела в ответ:
— Сам подумай — женишься, станешь полноправным ван Сатором, и все проблемы испарятся.
— Но мне всего двадцать три!
— С половиной.
— Да хоть с тремя четвертями! Я пока не готов обременять себя женой.
— По-твоему, я для Луция была бременем? Нежеланной обузой, необходимой только для получения денег?
В голосе матери зазвенела обида, и Маркус смутился:
— Нет, конечно… Но можно же еще подождать.
— Несомненно! И свадьба может подождать, и я могу подождать… Подумаешь, через полтора года буду выглядеть на свой возраст, подумаешь, все отвернутся от нищей вдовы преступника…
— Отец — не преступник, — угрюмо возразил Маркус.
— Разумеется, нет. Но все его таковым считают. И продолжат считать, если я буду вести жизнь затворницы. Все решат, что я стыжусь показываться в обществе и лишь утвердятся в своем убеждении… Маркус, послушай, — мать пальцами прикоснулась к его до хруста сжатому кулаку. — Нам нельзя сейчас закрываться ото всех. Наоборот, надо устраивать приемы, надо блистать и улыбаться. Надо, чтобы все видели — мы по-прежнему ван Саторы! И то, что один из нас оступился, ничего не меняет. Понимаешь?
— Ты же сама недавно говорила, что он опозорил семью.
— Прости, мне не следовало… Я просто хотела побольнее уколоть дию Селену.
— Бабушка, вообще-то, потеряла сына.
— Не сердись, Маркус. У меня тоже горе, и иногда эмоции берут верх. Хочется, чтобы всем было так же больно, как мне.
Мать украдкой вытерла уголки глаз. Маркус мысленно согласился с ней: порой и ему хотелось, чтобы окружающие страдали.
Он потыкал вилкой в кусочки на тарелке. Мягкие, поджаристые, ароматные… Жаль, аппетита нет. Впрочем, ест же он похлебку в академии. Отвратительную, зато бесплатную.
А мать, похоже, вызвала его только ради разговора о деньгах. Не очень-то приятно, но хотя бы никакого нового несчастья.
— Я так понял, ты прибыла в Альтию утром? — нарушил он затянувшееся молчание. — Чем занималась до полудня?