Егор пожал плечами.
— Не обязательно. Может, это из-за того, что в потустороннем мире шут знает что делается. Оно ж как? Там что творится — у нас отражается. У нас творится — там аукается.
— Ладно, — кивнул я. — Значит, так. Идём к реке, исполняем Манок. Дальше смотрим по обстоятельствам. Если что — зависнем на ночь. Афоня! У тебя на ночь можно зависнуть?
— Отчего ж нельзя? — откликнулся Афоня. — Оставайтесь. Только в бане кому-то ночевать придётся, в избе места мало.
— Добро. Кобылу тебе пристрою сейчас, чтобы с нами не моталась? Её накормить надо человеческой пищей. Заплачу хорошо, не обижу.
— Человеческой? — озадачился Афоня.
— Ну, она яйца любит, пироги, пышки. Бухла не давай, что б ни говорила!
— Говорила? — совсем уже обалдел парень.
— Бывает у неё, ага. Не обращай внимания. Где парковать, покажи?
Я завёл Тварь на двор и сдал с рук на руки Афоне. А сам вместе с охотниками двинул к реке.
— Точно, шуликуны, — пробормотал Егор, указывая на ряд прорубей недалеко от берега.
Я насчитал полтора десятка. Проруби были небольшие — вроде лунок, которые некоторые странные люди просверливают во льду прудов и речек, чтобы сидя на морозе долгими часами на них медитировать. Как мне рассказывали, делается это в странной надежде извлечь зимой рыбу из таких мест, откуда она летом не больно-то извлекается. Такого рода мазохизм называется подлёдной рыбалкой. Относительно результатов процесса мнения экспертов расходятся. Кто-то говорит — одна рыба на сотню попыток, кто-то — одна на миллион. Но как бы там ни было, рыбаки не сдаются.
Лично мне даже представлять не хочется, насколько хреново человек должен чувствовать себя дома — для того, чтобы вместо лежания в тепле на диване часами просиживать на льду, таращась на поплавок. Как вариант, это единственный законный способ прибухнуть так, чтобы жена не грызла. «Ты куда?» «На рыбалку!» И утопал. Почти как в гараж, только на рыбалку. Формально — придраться не к чему… Хотя, может, и другие резоны есть. Люди в принципе — существа загадочные, с этим фактом я давно смирился.
Мы спустились к реке, рассмотрели лунки поближе. Ну да, так и есть — размером чуть больше кулака. Проруби уже частично затянуло ледяной коркой. Мороз в этой деревне и впрямь стоял крепкий, я мысленно похвалил себя за правильно подобранную экипировку.
Спросил у Егора:
— А холод такой — тоже из-за шуликунов?
Тот развёл руками:
— Да кто ж их поймёт. Может, и из-за них. Твари-то, считай, неведомые. Всего раз в год появляются.
— Должны появляться раз в год, — поправила Земляна. — А они — вишь, — кивнула на проруби.
— Угу, — сказал я. — Всё понимаю, одного не понимаю. Люди-то куда пропали?
— Под лёд их утащили, — удивился Егор. — Сказано ж тебе!
— Да мне-то сказано. Только в эту, прости-господи, прорубь, кулак — и то фиг пропихнешь, а здорового мужика в зимней одежде подавно. Как могла эта ваша нечисть утащить людей под лёд, не оставив следов?
— Так и их самих следов нет, — встрял Захар. — Я слыхал, что шуликуны бегают, вовсе земли не касаясь.
— Окей, допустим. Но люди-то следы оставляют?
Охотники переглянулись.
— Идём дальше, — скомандовал я.
Мы двинули вдоль берега. Благо, тропинка, по которой шли за хворостом две дочки Семёна, а потом сам Семён в компании соседа, была хорошо утоптана. От деревни мы отошли на приличное расстояние, ни дома, ни церковь уже не виднелись. И по мере удаления от деревни мороз становился всё крепче.
— Ух, холодает, — обронил Захар. Надвинул пониже меховую шапку.
— Есть такое, — согласился Егор. И запахнул тулуп.
А я смотрел вперёд и понимал, что происходящее нравится мне всё меньше.