Ворвалась погоня, словно волки, рычат, двор осмотрели, дом облазили, перебили все, переломали, хотели рукой махнуть, да урядник свежую лыжню приметил. И — по следу…
Вот уж к лесу подошли, да вдруг ветер закрутил, с ног сшибает, снегом окутывает, и хохочет над головой кто-то. Прикрыли тюремный начальник и урядник лица руками, присели в сугроб, а Перелесник их знай снегом окутывает, рука-ноги сковывает. И уж не хохот, а вой дикий над полем, над тайгой раздаётся. И вдруг стихло всё, поле и тайга светом покрыты, и у леса два сугроба образовались, меж них солдаты бегают, руками размахивают. Разгребли они сугробы, а в них урядник и начальник тюремный сидят скрюченные, замёрзли совсем.
Отсиделся Андрей в тайге до весны, а там Арина дошла его проведать. Скоро на большую поляну вышла. Андрей издалека увидел её, навстречу заторопился.
Вдруг ветер поднялся, перед глазами опавшую хвою и листья столбом крутит, а внутри старик косматый озорно прыгает, хохочет весело и, будто петух крыльями, руками по бокам себя хлопает. И чем ближе Андрей с Ариной друг к другу подходят, тем ветер слабей становится. Вот уж столбик совсем маленький, крутит у ног, в землю уходит и… пропал, а над головой крыльями кто-то захлопал. Андрей вверх поглядел, ничего не увидел, обнял Арину и пошли они домой. Только слышали вслед, будто хохотал кто-то да крыльями хлопал.
Горный батюшка
Ранее-то начальство горное берг-коллегией прозывалось, а кто в шахте али на руднике кайлом да киркой робил — бергалами. Руду из горы выбирать и вольному труднику не сладкое дело, а у бергалов совсем каторга. Ступил не так — порка, сказал не то — порка. Бывало, насмерть забьют, а спрашивать не с кого. Что хотели, то и творили. Одна и была надежда — на Горного Батюшку. Сказывали старики, трудникам он пособлял, а приказных не миловал. Как полезет какой в шахту доглядывать, кто сколь наробил, и сгинет, найдут потом с головой расколотой. Старые бергалы так и говорили:
— Горный его укокошил!
Попы руднишные все ругались:
— Кто Горный такой? В кого веруете?! В сатану!! За это и святым отцам лихо бывало. Один поп на весь рудник Горного хаял, а поехал меж гор и камнепад! Коляску с попом завалило, а лошадь цела. Вот и думай, что за случайность. Власти-то про Горного дознавались: каков из себя, будто словить хотели. Да только как словишь-то? Кому Горного видывать приходилось, по-разному толковали: угольщикам он мужиком черным являлся с глазами красными, в медном забое — стариком с бородою зеленой, а на золотых выработках, само собой, в кафтане парчовом, а волосы и глаза желтые. И опять — помощь от него бергалу немалая: то жилу золотую укажет, то самородок подкинет али пласт угольный, чтоб уж чистый, без породы. Хозяевам прибыль, трудникам облегчение. Так нет же, один полез доглядывать, чем бергалы в шахте-то занимаются. Не сидят ли? А злющий, наверху от него не токма бергалам, но и бергалихам покою не было — до баб шибко охоч. Ну а как полез, так в шахте обвал, доглядчика в лепешку пластом, а трудники живы. Кто тогда в забое был, всех перепороли, да бергалы свое:
— Горный обвал-то устроил.
Пристав руднишный взбеленился, велел бергалов в чан с ледяной водой посадить.
— Я, — говорит, — всех на чистую воду выведу!
Ну, сначала старики и кто послабее ко дну пошли. Остальные стоят, шеи тянут, воздух глотают. Приставу глядеть надоело, ушел именины жены справлять, да забыл, видать, загулялся. Все бергалы к утру померзли да потопли. Один только молодой, Илюхой звали, чудом живой остался. С отцом, стариком, вместе в забое-то был и в чане стоял. Отец его все плечом поддерживал:
Крепись, сынок, береги силушку! Авось выдюжишь.
Сам насмерть застыл, захлебнулся. А парня, как достали, вместе со всеми в ледник и потащили. Он и стонет:
— Я, братцы, живой ишшо!
Тут пристав уставился глазами пьяными, кричит караульным:
Коли не домерз, все равно в ледник; там уж наверняка!
Матери да женки других утопленников про чан с водой-то узнали, волосы на себе рвали, а Илюхина мамка так ума и лишилась. Да, видать, не суждено было парню-то сгинуть. Пролежал сколько-то, к вечеру выполз. Караульные это видели, да самим парня-то жалко:
— Пущай греется.
А тут случись — мужик косматущий в рваной рубахе во всю мочь по поселку на телеге гнал, да с таким грохотом, будто камни в коробах вез. Коло ледника остановился, парня — на телегу, да и был таков, прямо в горы лошади понесли. Пристав солдат караульных порол, да они в один голос про Горного: так, мол, и так. А как? И сами не знаем. Пристав ден семь на рудник не показывался — спужался, видать, но потом опять бергалов плетью охаживал. Кряхтели, терпели да Горного поминали. В забой спустятся, не крестятся, а поклонятся и штоф водки в сторонке поставят:
— Пей, Батюшка, да нас не оставь!
Нарядчики да урядники хоть в забой лазить боялись, зато наверху лютовали, да только потом то одного, то другого в горах находили. Лежат, руки-ноги раскинули, грудь валуном раздавлена, десятку мужиков не поднять. Горному только под силу. Ну как не поверишь!
Как-то руднишных погнали на лесовырубку, а работа тяжелая, потная. Одного ветерком прохватило, занемог, прилег под деревом. Приказчик на него:
— Дармоед, казенный харч переводишь!
Велел караульным бедолагу пороть. А те сами-то подневольные.
— Прости, — говорят, — браток. Наше дело солдатское. Мы уж тебя полегче будем.
Сами плетью размахивают и без силы бьют. Ну а приказчик-то углядел, выхватил у одного плеть и давай с оттяжкой хлестать. Раз хлестанул — рубашка в клочья, другой — на спине след кровавый. Третий раз намахнулся — вдруг земля затряслась, в горах заухало, и огромные валуны незнамо как с неба-то полетели, да все коло приказчика падают. Приказчик плетку бросил — и в поселок, караульные за ним припустили. А бергалы к гулу да грохоту с детства привышные — в шахте чего не случается. Только удивляются: пошто с неба-то камни падают?