— Что за страхи таки? Что за нечистая сила?!
— Кабы волк, так других лошадей всполошил.
Ну, и надумали — самим в ночное сысподтиху сходить. Игнат не знал про то, решил на другую ночь всё же Косматку добыть, хлебца с собой прихватил. Идёт по лугу, крадучись, да конёк опять запохрапывал, копытом о землю забил. Услыхали мужики, на коней, вскочили, Игната окружили:
— Вот кто коней пужал! А может, и конокрадом заделался?!
Схватили, привели в село. За конокрадство тогда не миловали, не убьют коли, так живого места не оставят, а то возьмут за руки, за ноги и на землю со всего маху посадят — стрясут нутро, всю жизнь будет маяться, а то и помрёт вскорости.
Видит Игнат, какое дело-то приключилось, он и покаялся, дескать, Косматку только к кобылкам сводить хотел, а просить да кланяться гонор-то не позволил. И при народе у Митяя прощения попросил.
А Косматка потом долго еще по тракту грузы возил, ямщиков удивлял своей тягою. Люди-то говорили — это после него в наших краях коньки-косматушки появились.
Синица
Сказывали люди, Василиса в молодых годах лесной ведьмой была, слюбилась с Васятой Тороковым, к нему в село жить перешла. Да только парень как попа ни просил, батюшка венчать отказался:
— Она не крещёная, а крестить не буду.
Стали они без венца своему счастию радоваться, много годов пролетело. Василий землю пахал, Василиса людей травами лечила. Поп всё ворчал, дескать, сила нечистая — грех! Да его шибко не слушали. А как-то сам животом занедужил, к городскому лекарю ездил — без толку. Приковылял к Василисе, та зла не держала, отваром целебным неделю отпаивала, и поправился поп, да на радостях окрестил Василису и обвенчал в церкви с Василием.
И вскоре Василисушка хорошу девчушечку принесла, Любавой назвали. Как подрастать стала, мать её всяким премудростям выучила: могла Любава щукой в омут нырнуть, змейкой али ящеркой в траве пробежать, мотыльком вспорхнуть али птахой взлететь. Правда ль то, нет? Так сказывали.
А Любава красавицей выросла, парни так-то и липли. Однако она ямщика, Крутоярова Митрия, приглядела, да подойти совестилась. Синицею обернётся, подле парня порхает, на руки, на плечи садится. Митрий все удивлялся:
— Ишь ты, совсем не боится!
Как-то на бега, в масленицу, богатей купчик на рысаке прикатил. Ну, и давай над мохноногими конями ямщицкими похохатывать:
— Экие кургузые!
Ямщики с ноги на ногу переминаются, головою качают:
— И, вправду, красивый да резвый купецкий конек. В санки губернатору не стыдно запречь!
Однако Митрий насмешника не стерпел, покусал ус да и выкрикнул:
— Ты бы, ваше степенство, не по ровному тракту, по бездорожью с моим Косматкою потягался!
Купчик и вскипел:
— А ну-ка, давай махнём до самом Панкрутихи! А в заклад… коней своих ставим!
От Митяева села до Панкрутихи тракт дутой изгибался, вёрст с гаком двадцать скакать, а по полям, наперерез, и десяти не получится, Митяй согласился, по рукам ударили, да дело-то к вечеру, старые ямщики уговорили до утра отложить.
Митяй домой направил коня, а у самого холодок на душе, а ну, как обставит купчик его — на всё село посрамление! Вдруг откуда ни возьмись синица на плечо села, от того парню и на душе полегчало: «Добрый знак синичушка подаёт!» А та щебечет, посвистывает, только у ворот вспорхнула и будто не было.
На другое утро Митяй в поле выехал, там уж ямщики со всего села поджидают и купчик с дружками. Митяй во все глаза глядит: «Эх-ма! Рысак купецкий добрый какой. Удила-то закусил, копытом бьет!» Да тут синица на руку села, глазом-бусинкой на парня глянула, плохую думку разом отбила, и почудилось ему, будто сказал кто голосом девичьим:
— А ты за мною, за мною скачи, Митяюшка!
Ямщик головой туда-сюда, ни одной девки поблизости нет, а которые пришли, коло купчика крутятся — не глянет ли ласково, чего не подарит ли. Тот пряников кинул:
— Ловите, толстозадые, вечером приходите в трактир, с дружками ждать буду.