— Сразу ко всем не могу.
Но тут староста из толпы вышел, по плечу парня похлопал:
— Айда ко мне, у меня просторней.
Степан и пошел к нему. Утром уйти собрался, но старик-погорелец зашел, поклонился хозяину:
— Спасибо, Мокеич, приютил парня. Нам-то негде — дотла домишко сгорел. — И к Степану в ноги: — Я за тебя, добрый молодец, со старухой век будем бога молить — спас нашу радость Аксютушку.
А увидел, что Степан уйти собрался, стал просить:
— К нам милости прошу — внучка на спасителя глянуть хотела, сама-то не может прийти — слаба еще. И родня ждет, примет с радостью. У братана мы сродного. Покуда не отстроимся, у него поживем.
Степан со стариком отправился, а тот, пока шли, и поведал:
— Мамка у Аксютки-то в родах померла, тятеньку — сына нашего — через год медведь заломал; вот и полезла в огонь, покойницы платье спасать венчальное, да в суматохе, в дыму-то хватала что ни попадя, а платья найти не могла — старуха его давеча в другой сундук, кажись, перекладывала. А как нашла платье-то — чаду уж наглоталась, сомлела. Згинула б, кабы не ты!
Ничего не ответил Степан, подумал только: «Сирота, как и я, без родителей выросла».
А старик к дому его уж подвел. Хозяин-то у крыльца их встречал, увидел — и к Степану:
— Заходи, заходи, гость дорогой!
Вошел Степан, огляделся — в избе повернуться не-, где, на печке ребятня — трое, носы выставили, в углу занавеска колышется. Дед покряхтел да и говорит:
— Покажись, Аксютушка, привел я спасителя твоего.
Вышла из-за занавески девушка, лицом пригожа, и волосы, как у Степана, рыженьки, на носу веснушки веселые, только руки забинтованы. Глянула на парня да так и стала, глаз не отводит. Старик ее в бок подтолкнул:
— Что молчишь? В ноги падай, не стой как вкопанная!
Степан тоже с места не сходит, на нее глядит. Долго бы стояли, если б старуха не запричитала:
— Господи, чего ж гостя-то не усадим!
— Да и пироги подоспели, — подхватила хозяйка. Засуетились бабы, на стол собрали. Степана против Аксютки усадили, а они все друг на дружку глядят, будто глазами разговаривают. Хозяин и подал всем знак — пущай, дескать, одни останутся. Хозяйка ребят с печки согнала, из дому выпроводила, за ними все потихоньку. О чем уж Степан с Аксюткой говорили, никто не знает, только вскоре он во двор выглянул, крикнул:
— Чего ушли? Пироги стынут!
А как снова все собрались, сказал:
— В тесноте такой-то чего жить? Коли строиться будете — руки нужны. Поди, и я плотницко дело знаю.
Так и остался, только деда своего навестил и вернулся.
…Всю осень мужики топорами стучали, к зиме просторную избу на пепелище поставили. У Аксютки-то ожоги на руках поджили, еду мужикам готовила, сама и носила. А Степан увидит издали; топор в бревно и бегом к ней. Соседи-то и заговорили:
— Не зря Аксютка венчальное платье спасала, невестой из огня парень вынес.
Однако молодые погодить со свадьбой решили: коровенки, лошаденки своей нет, чем хозяйствовать?!
Степан и надумал опять на заработки в углежоги податься. Весны дождался, ушел. Только в последний раз на вечерку с Аксюткой сходили да всю ночь прогуляли. К утру Аксютка одна вернулась, с тех пор стала ждать суженого. А собачонка рыжая с ней осталась, со двора не уходит, караулит, почует чужого, так и зальется. Бабка все улыбалась:
— Ишь кака собачонка звонкая!
А дед конуру ей смастерил.
Вскоре, как Степан в тайгу-то ушел, мимо тех мест дорогу железную проводить стали, люди потянулись на жительство. Озорства прибавилось разного, вот из городу в Степаново село урядника и поставили. Дементием звали. Только урядник не шибко за порядком приглядывал: все самогонку глушил да по тайге шастал в неурочное время, а то еще к девчатам, которые лицом помилее, приставал. Правда, парни его отучили; в открытую побоялись — как-никак власть, а втемную тумаков накидали, Дементий и отступился. Однако в соседнюю деревню по делам съездил и Аксютку высмотрел. Хоть и слышал, что жених есть у нее, все же к старикам прицепился: