Первую же Хаджар, все те же долгие годы, пробивал самостоятельно. И теперь, сквозь множество отверстий, его душа постепенно утекала внутрь голодной бездны.
— Надо же, какой интересный эффект, — Макин с любопытством разглядывал руку адепта. Недавно полностью покрытая красными письменами, теперь она сверкала девственной чистой, розоватой, даже не смуглой, как остальная часть тела, кожей. — Впрочем…
Макин продолжил читать на распев заклинания. Его, казалось, сухие и неподвижные руки, вдруг превратились в две гибкие лозы. Сотни символов, тысячи слов, множество разнообразных ингредиентов. Все это закружилось вокруг мерцающей над книгой пилюлей Сотни Голосов.
И так, до тех пор, пока та не вспыхнула и не опустилась на тень, отбрасываемую от книги, ярким, сиреневым комочком.
— Наконец-то… — прошептал Макин. — узри, ученик, величайшее творении алхимии со времен эпохи Пьяного Монаха! Сотни тысяч лет в этом мире не появлялось ничего подобного! Семнадцать веков и три года у меня ушло на то, чтобы её приготовить! Вся моя жизнь в этом крошечном шарике! И, приняв его, я вознесусь над этим бренным миром и увижу, что находиться там, за пределами Истинного Королевства!
Макин бережно поднял пилюлю и, не закрывая глаз, положил на свой вытянутый, почти змеиный язык. Затем проглотил и рухнул на стул.
— О да, — прошептал он. — Я чувствую! Я чувствую… Я чувствую?
А затем Макин закашлялся. Схватившись за горло, сильнейший маг Дарнаса рухнул на пол. Он забился в конвульсиях, задергался в агонии еще более жуткой, нежели в той, в которой бился застывший на алтаре Хаджар.
— Нет! — кричал Макин. — Это мое! Не отдам! ЭТО МОЕ!
Но, сколько бы он не ревел, не бился в агонии, а все равно не мог удержать утекающую сквозь энергетическое тело, силу. Его Ядро стремительно уменьшалось в размерах, аура слабела и так, до тех пор, пока не опустилась до ступени Рыцаря Духа начальной стадии.
— Что это… что со мной?
— Пилюля Ста Тысяч Душ, учитель, — Эйнен, обнажив лезвие шеста-копья. — я так подозреваю, что это еще более древняя дрянь чем та, которую вы создали. А может даже её предшественница.
— Что ты…
Эйнен достал из-за пазухи лиловую пилюлю, облаченную в белесую, туманную субстанцию.
— Даже великие люди порой поражаются фокусам смертных, — проговорил Эйнен. — особенно, когда они зависят лишь от ловкости рук.
Макин вспомнил, как Эйнен, по его же приказу, приблизился к своему другу, а затем отошел обратно за спину. Всего доля мгновения. Всего краткий миг. Меньше, чем нужно крыльям бабочки, чтобы сделать один взмах, но Макин не видел рук Эйнена.
Он так привык за всю свою жизнь ориентироваться на мельчайшие брызги в потоках Реки Мира, на тончайшие манипуляции волей, что просто не счел нужным следить за простым мясом — руками.
— Даже так, — Макин собрал все свои душевные силы воедино. — Я все еще подчиняю Истинное Корол…
Он не смог договорить.
Плотные путы зеленого света не дали ему пошевелить даже пальцем.
— Проклятье, когда вы говорили, что в плане есть нюансы, я и подумать не мог, что такие, — донесся из тьмы голос Карейна.
— Убить высокопоставленного волшебника — Наставника школы Святого Неба, Макина Серого, это, достопочтенные, государственное преступление, — вторил ему голос Рекки. — но, впервые, я рада, что участвую в подобном. Убить Императора? Уничтожить знать? Вы не в своем уме, Наставник.
Из теней, будто из дверей, вышел почти весь отряд Хаджара. Здесь не было лишь Анис и Анетт.
— Возможно, вам интересно, учитель, — Эйнен тоном дал понять, что думает на тему слова “учитель”. — Почему я смог избежать вашего проклятья разума и не стал вашей марионеткой?
За его спиной Дора держала свой молот, с которого и струился яркий зеленый свет. Макин смотрел на него и чувствовал в нем силу Божественной техники. Достаточно мощной и довлеющий, чтобы сдержать его Истинное Королевство.
Но откуда у Эльфийки столь могучая техника, в которой явно чувствовалось присутствие живого, лесного Духа?!
— Все просто, — Эйнен протянул правую ладонь. Та, вдруг, замерцала, а потом на её поверхности показался тонкий шрам. В отличии от других шрамов клятвы, этот было видно невооруженным взглядом. Слишком глубокий. Будто пронзивший не кожу и плоть, а даже душу.
В глазах Макина читалось удивление и поражение.
— Братская клятва, Наставник Макин, — Рекка развела руками. — даже я не подозревала, что между варваром и островитянином подобные отношения. За последние десять веков истории столицы, действительно сильные адепты приносили её между собой лишь четыре раза, так что не виню вас в вашей недольнозоркости.
— И все же, — вздохнул Карейн. — Я не представляю, чтобы я принес кому-то братскую клятву.