То как двигался Эйнен, то как ориентировался в этом темной подвальной лаборатории, все говорило о том, что он не просто не в первый раз в ней находиться, но даже и не в сотый.
Островитянин ориентировался здесь так же свободно, как и любой другой человек в собственном доме.
Перед тем, как вернуться обратно за спину учителю, Эйнен заглянул в глаза лежащему на алтаре адепту. В них не было ни гнева, ни печали, ни сожалений, только пустота. Всеобъемлющая, всепоглощающая пустота. Такая пустота, которая приходит в глаза тому человеку, который считает, что потерял буквально все.
Все, что было ему дорого.
Все, что делало его жизнь значимой.
— Отойди, ученик! — рявкнул Макин. — не хочу, чтобы обряд задел тебя.
— Конечно, учитель, — вновь поклонился Эйнен.
Макин мысленно, про себя, передразнил наивного ученика. Разумеется волшебник не хотел, чтобы алхимический обряд хоть как-то задел его “ученика”, но не по той причине, по которой мог подумать островитянин.
Ведь если бы Эйнен как-то задел “обряд” или оказался его частью, то пилюля Ста Голосов могла быть испорчена. И труд нескольких десятков веков, которые Макин вложил в неё, мог пойти насмарку.
Нет, разумеется, нет.
Макин не мог рисковать делом всей своей жизни.
— Чем больше он сопротивляется, тем меньше шансов, что твой друг выживет, — не оборачиваясь, сказал Макин. Эйнен все так же стоял у него за спиной. — Если так продолжится и дальше, я не смог выполнить свое обещание, что твой друг не умрет. Поговори с ним.
Эйнен перевел взгляд нечеловеческих, фиолетовых глаз с Макина на Хаджара и обратно.
— Не думаю, — тихо, едва слышно прошептал он. — что Хаджар меня сейчас послушает.
Макин сцепил зубы.
— Тогда я все сделаю сам, — процедил он, а затем себе под нос добавил. — бесполезный босяк.
Помассировав виски, Макин обошел кафедру, над которой зависла в воздухе волшебная книга, исписанная магическими символами. Над её шелестящими страницами кружилась небольшая пилюля, которая собирала в себя воющие потоки энергии из девяносто девяти стоявших вокруг неё склянок.
Своеобразный круг замыкал алтарь, на котором лежал Хаджар.
Все больше и больше лилово-черных нитей, выползая могильными червями из пилюли, проникали ему под кожу, а затем и еще глубже — прямо внутрь души. Они ломали её, разгрызали, терзали множеством маленьких, но таких жадных пастей.
То, что некогда являлось монолитным, крепким, сравнимым по мощи с лучшими представителями аристократических родов, энергетическим телом, теперь выглядело как ошметки порванного ребенком паучьего полотна паутины.
Хаджар уже давно не кричал. Лишь бился в ржавых цепях, высасывающих из него энергию; дергался в смертельной агонии, сжимая зубы так крепко, что из десен текла кровь.
Но молчал.
Ни вскрика, ни стона, ни единого писка. Лишь молчаливая борьба с неодолимым врагом.
— Подумай, юный Хаджар, — Макин наклонился над ухом адепта, которого он не воспринимал иначе, кроме как последний ингредиент. — Ради чего ты это делаешь, м? Ведь мы преследуем одну и ту же цель — спасти Дарнас.
Макин поднялся и, волей придвинув к себе табурет, с трудом уселся на него. Многовековые изыскания в запретных магических искусствах и алхимии привели его к Истинному Королевству Магии, но отобрали крепость тела, которой могли похвастаться Повелителя.
Что же, все в этом мире имело свою цену.
В особенности сила.
И, в куда еще большей степени — магия.
— О, магия, — продолжая вслух свои мысли, Макин забыл, что находиться в помещении не один. — То, что Talesh называли “Словами”, колдуны Ста Королевств — запретным искусством бездны, жрецы страны Бессмертных — танцем реальности, а мы, в Семи Империях — внешней энергией. Она сложна, Хаджар, она опасна, жадна до твоей души, но в первую очередь обращает внимание именно на плоть.
Макин сжал кулак.