Мама уже поит мажора чаем, ласково спрашивает, как у него дела. Лучше бы с дочерью своей общалась точно так же. Тогда и не пришлось бы мне сейчас мучиться от неопределённости.
— Ты, кажется, опаздывал на тренировку?
— Да-а… Прости. Тренировку отменили, а я понял, что оставил сценарий в сквере, когда ты упала. Пошёл, чтобы забрать его, но кто-то сделал это за меня, поэтому мне подумалось, что ты можешь сделать копию своего. Мне необязательно бумажный, можно просто сфотографировать всё на телефон.
— Копию…
Щурюсь, глядя на Золотарёва. Ему действительно нужен сценарий или просто нашёл предлог, чтобы прийти ко мне?
Ладно… Мы с ним работаем над одним праздником, так что глупо делать вид, что у нас нет ничего общего.
— Конечно. Сейчас сделаю, а ты пока можешь допить чай.
— Я уже допил, — нагло улыбается мажор.
— Солнышко, пусть Максим пойдёт с тобой. Я сейчас всё равно уйду на рабочий созвон, а оставлять гостя одного — не дело. В конце концов, он помог тебе дойти до дома.
Я недовольно шиплю себе под нос. Да что мама понимает вообще? Она серьёзно хочет, чтобы дочь тащила к себе в комнату этого парня? И осталась с ним наедине?
— Я могу подождать.
— Максим, ну что ты ведёшь себя как неродной. Иди. Поможешь ей.
Я почти рычу себе под нос и закатываю глаза. Мама решила сыграть роль сводницы?
— Пойдём, спаситель!..
И что он сделал? Помог мне дойти до дома? Я бы и сама доковыляла… Но глубоко в душе понимаю, что в тот момент готова была разрыдаться от накопившегося в груди кома, а поддержка мажора удержала меня от этого.
— Прости, что пришлось приходить. Я пробовал позвонить Жанне Андреевне, но у неё телефон недоступен. Хотел уже сегодня заучить главные реплики.
— Хорошо, — сухо отвечаю я.
Мы входим в комнату. Мажор ухмыляется, глядя куда-то за моей спиной.
— Что? — недоумеваю я.
— Да нет… ничего, — пожимает плечами, но лукаво улыбается. — Парень не против?
— Не против чего? — повторяю свой вопрос.
— Твоей маленькой слабости к хамоватому мажору, у которого нет души? — Максим склоняется ко мне и хищно улыбается. Его дыхание обжигает.
Я совсем не понимаю, с чего он завёл такой разговор, пока не оборачиваюсь в ту сторону, куда обращён его и взгляд, и не вижу на стеллаже его фотографию в рамке-сердечке. Да она же маленькая! Вот ведь жучара! Как разглядел, а? Я столько дней провела в комнате и не видела эту стыдобу, а теперь готова провалиться на месте.
— Идиот! — шиплю я сквозь зубы, мчусь к фотографии, хватаю её и отправляю в мусорное ведро. — Я этого не ставила.
Осекаюсь.
А кто мог поставить его фото в моей комнате? Синицина, что ли? Моя сестра была очарована мажором, вот и коллекционировала его фоточки, пока не попробовала вкус жизни… но я же этого не делала! За что мне теперь терпеть его насмешки?
— Конечно. Понимаю. Это поставила твоя мама, потому что хочет, чтобы мы снова подружились. Без проблем. Именно так я и буду думать.
— Ты ничего не знаешь. Совсем ничего, поэтому оставь свои домыслы при себе. Если однажды перед тобой и раскроется хоть какая-то часть меня настоящей, тогда и будешь смотреть с торжествующим видом, а сейчас… просто возьми копию этого проклятого сценария и уходи.
Я скрещиваю руки на груди и кошусь на сумку, из которой торчат бумаги.
— Предлагаешь мне самому достать его из твоей сумочки?