- Да, именно так, - ответила ты, кивнув в знак согласия.
Я был очарован тобой и постоянно о тебе думал. Когда бодрствовал и, конечно, во сне тоже. Но в письмах я, насколько мог, сдерживал себя, чтобы не дать моему увлечению стать слишком очевидным. Я решил писать прежде всего о повседневных, конкретных вещах. Тогда мне хотелось придерживаться осязаемого и, где возможно, приправлять его небольшим количеством юмора. Я почему-то боялся, что попаду в западню, если напишу тебе о любви или привязанности, то есть о внутренних волнениях моего сердца.
В отличие от меня, ты всегда рассказывала о вещах, которые тебя глубоко трогали, а не о конкретных событиях. Например, о своих снах. Зачастую они были очень длинными, но ты помнила все до мельчайших деталей. Как будто все происходило на самом деле. Мне это представлялось чем-то невообразимым.
Сам я почти никогда не видел снов, а если и видел, то едва мог вспомнить их содержание. Как только я просыпался утром, они рассыпались на тысячу осколков и растворялись в утреннем свете. И даже если что-то снилось мне так ярко, что я просыпался ночью (что случалось крайне редко), на следующее утро я все равно ничего уже не помнил.
Когда я рассказал тебе про это, ты поведала мне о блокноте и карандаше, которые всегда лежали в изголовье твоей кровати.
- Как только просыпаюсь, сразу же записываю все, что мне приснилось. Даже если есть еще какие-то дела или я спешу. А уж если просыпаюсь среди ночи от особенно яркого сна, то непременно записываю его содержание как можно подробнее. Потому что обычно это - значимые сны, из которых я могу узнать много важных вещей.
- Каких важных вещей? - спросил я.
- Вещей обо мне, которых я не знала.
Для тебя сны были почти наравне с событиями наяву и не были чем-то таким, что можно забыть или просто отпустить. Они были драгоценным внутренним источником, из которого ты многое могла почерпнуть.
- Это вопрос практики. Если ты очень постараешься, то тебе обязательно удастся запомнить детали. Попробуй. Мне было бы очень интересно узнать, что тебе снится.
- Хорошо, - сказал я, - я попробую.
Но, несмотря на все мои усилия (которые в основном сводились тому, чтобы положить блокнот и карандаш у изголовья кровати), я так и не смог проявить никакого интереса к своим снам. Они были настолько запутаны и противоречивы, что ускользали от моего понимания. То, что происходило в них, было нелогичным, а сюжеты едва ли имели какой-либо смысл. Иногда же содержание снов оказывалось слишком тревожным, чтобы о нем можно было с кем-то поговорить. Мне больше нравилось слушать тебя, когда ты рассказывала о своих длинных и красочных снах.
Время от времени в них появлялся и я, что меня особенно радовало, потому что я был частью твоего воображения - хотя бы в какой-то форме. И тебе, похоже, нравились мои появления в этих снах, хотя обычно я играл лишь незначительную второстепенную роль в их драматургии.
Были ли у тебя когда-нибудь двусмысленные сны, которые тебе было бы трудно со мной обсуждать? Я видел такие часто, иногда при этом непреднамеренно пачкая нижнее белье. Каждый раз, когда ты рассказывала мне сон, я задавался вопросом - рассказала ли ты мне все, что тебе приснилось.
Уверен, о многом ты говорила со мной честно. Но кто знает, что правда, а что нет? Наверное, не существует человека, у которого не было бы тайн. Нам, людям, нужны секреты, чтобы выжить в этом мире.
Не так ли?
7
- Если и есть в мире что-то совершенное, так это стена. Никто не сможет преодолеть ее или уничтожить, - заявил стражник.
На первый взгляд она выглядела просто как старая кирпичная стена, которая запросто могла рухнуть во время следующего шторма или землетрясения. Как он мог назвать такое сооружение «совершенным»? Когда я сказал об этом стражнику, его лицо стало похоже на физиономию человека, которому пришлось терпеть необоснованные оскорбления в адрес своей семьи. Он схватил меня за локоть и прижал к стене.
- Посмотри внимательно, поближе. Между кирпичами нет швов. Вдобавок к этому каждый из них немного отличается от другого. Соседние кирпичи настолько идеально подходят друг к другу, что между ними нельзя просунуть даже волос.
Он был прав.
- Вот, царапни ножом, - стражник достал из кармана куртки складной нож, раскрыл его и протянул мне. Нож выглядел не слишком новым, но его лезвие было тщательно заточено, - Держу пари, что ты не сможешь сделать ни единой царапины.
Он снова оказался прав.
Лезвие оставляло только едва различимый пыльный след, который можно было без труда смахнуть пальцем.
- Вот видишь? Бури, землетрясения, снаряды - ничто не сможет разрушить стену. Ее даже поцарапать нельзя. Никто никогда этого не сделал и никогда не сделает.
Он положил ладони на стену и гордо посмотрел на меня, втянув подбородок, словно позировал для фото на память.
«Ничто в мире не идеально», - подумал я. Все, что имеет форму, неизбежно имеет слабое место. Но озвучивать эту мысль не стал.
- А кто построил стену? - спросил я.
- Никто, - ответил стражник с непоколебимой убежденностью, - Она была здесь с самого начала.
На полках библиотечного архива вместо книг выстроились бесчисленные старые сны. К ним, похоже, очень долго никто не прикасался, потому что все они были покрыты слоем белой пыли. Старые сны имеют форму яиц, но отличаются друг от друга размером и цветом. Как будто их отложили разные виды животных. Однако они не идеальной яйцеобразной формы. Когда я беру сны в руки, то замечаю, что нижняя половина толще и тяжелее верхней. Эта несимметричность делает их устойчивыми, поэтому сны не упадут с полок даже без подставки.