Лицо Пучинкина закаменело, а глаза яростно сверкнули. Видно было, многое он хотел сказать о московском князе, но не в том положении.
— И чего неймётся вам? — ворчливо произнёс Еремей, отстраняясь от двери. — Нежто под крестоносцами лучше?
— Не взять нас лыцарям! — вскипел псковский боярин, приникая к щели и вновь одаряя гневным взглядом.
Но Еремей только недоверчиво покачал головой и сунул руку под полу шубы. Дуня только растерянно глазами хлопала, пытаясь увидеть в вонючем бомже боярина, и уж чего она не ожидала, что дед протянет сидельцу мешочек с монетками.
— На вот, — буркнул он, — купишь еды и горячего питья своему мальцу, а сговоришься, так и жаровню вам поставят. А я лекарку пришлю.
— Благодарствую.
Псковский боярин с достоинством принял мешочек и, надо полагать, склонил голову. Дуня же всей своей женской душой ощутила, как трудно, горько и больно сейчас Пучинкову. Мало того, что унизили и поставили на грань выживания, так теперь молить приходиться о помощи и кланяться. За себя бы этот человек просить не стал, видно сразу — гордый, но за сына…
— Деда, а нельзя ли Ивана Харитоныча выпросить отсюда? Пусть он у нас поживёт, пока за его отца выкуп собирают?
— Дунька, ты сама только по милости Бориса Лукича домой возвращаешься, а в заступницы лезешь! — шикнул на неё Еремей.
Он развернулся и подтолкнул внучку к выходу.
— Идём, нечего тут!
Дуня понимала, что дед прав, но именно потому, что сама чуть не села рядом с теми несчастными, очень хорошо понимала их.
— Деда, а у них не отнимут твой подарок? — спросила она, уже сидя в санях.
— Не должны.
— Но зачем им деньги, если они сидят взаперти?
— Как зачем? За еду платить, за тепло, за весточки.
— Разве их не кормят?
— Может, родственники и кормят, да по Пучинкову видно, что никто не приходит к нему с сыном.
— Деда, а вдруг отца в чужом городе так же схватят и некому будет его покормить? —
обеспокоенно воскликнула Дуня и завертелась, словно желала спрыгнуть с саней и бежать кормить.
— Не ёрзай! Видела же, что я помог псковичу*, — вздохнул Еремей. — Глядишь, попадёт Славка в такую же беду — и его кто пожалеет! А так-то, ежели разобраться, сегодня наш князь сердится на псковичей, а завтра, может, на одной стороне воевать станем против тех же латинян.
— Если сын Харитона Алексеевича умрёт от болезни в приказной избе, то лютым врагом он станет, а не товарищем по оружию, — тихо произнесла Дуня и очень серьёзно посмотрела на него.
Еремей чуть не поперхнулся, поглядел на внучку, но ничего не сказал.
А что тут скажешь?
Дитя и то понимает, что невозможно договариваться, если не соблюдаешь правила! А вот ближнему боярину князя Челядне это непонятно! Его только собственная выгода волнует. Уж не его ли инициатива посадить под замок родовитого псковского боярина?
Тут не знаешь, что и думать: жадность со спесью взыграла у Челядни или измена намечается? Князь Иван Васильевич пытается договориться с новгородцами, отваживает от них псковичей, а тут такая подлость исподтишка содеяна! Харитошка Пучинков, конечно, не посадник, но веса немалого в Пскове, а его в узилище держат!
До самого дома Еремей ехал молча. День только начался, а забот уже полон рот. Как только ворота дома закрылись за боярином, он начал раздавать указания. Дуня только головой вертела и ничего не понимала. А двор на глазах превращался в боевую крепость.
И только появление Катерины смогла объяснить для себя Дуня. Дед переговорил с лекаркой и отправил её в разбойный приказ к сыну псковича. Даже вновь раскошелился и в чём-то настойчиво наставлял.
Дуняша с уважением посмотрела на него, а о себе с горечью подумала, что ничего-то в ней не меняется!
Вот дед — человек дела! Она же посопереживала, даже внесла предложение забрать сына Пучинкова домой, но, по сути, палец о палец не ударила, чтобы помочь. Если у неё что-то получается сделать, то чаще всего случайно, а когда она строит умные планы, то всё не так выходит, как думалось.