Но Дуняша не заинтересовалась, наоборот, отвела взгляд и сделала вид, что продолжает заниматься созданием трафарета для коваля. Маша с удивлением посмотрела на неё, потом пригляделась и подскочила:
— Дунька, признавайся, что натворила!
— Я?!
Мария возвышалась над ней, сверкая глазами, и Дунечка вынуждена была признаться:
— Не я.
— А кто?
— Неизвестный доброжелатель.
Маша в упор смотрела на сестру и застонала, опускаясь в кресло.
— Говори, — велела она.
— Ну-у, — нехотя протянула Дуняша, — чиркнула пару строк бывшей невесте Петра Яковлевича.
— Что именно? — наседала Маша, не ожидая ничего хорошего.
Дуня подбежала к двери и проверила закрыта ли она. Потом вернулась к сестре и прошептала на ухо:
— Я написала княжне Холмской, чтобы она свои кривые ручонки не тянула к Петруше, а косые глазоньки свернула с его двора, потому что он мой.
— Что? — шокировано переспросила Маша, роняя рукоделие и оседая на сундук, и Дуня повторила:
— Она же была невестой Петра Яковлевича, а потом нос отвернула.
— Да это я знаю, ты про послание…
— Ну так я и написала, чтобы духу её не было, потому что Петруша нужен другим… более красивым и умным!
Мария взвыла и заходила кругами по горнице:
— Она нас в порошок сотрет! Холмские… они же! Дунька, как ты могла! Ты хоть понимаешь, что натворила?
Дуня изображала спокойствие и молчала.
— Кто ещё об этом знает?
— Никто, — едва слышно пробормотала она, жалея, что призналась.
— Кто передавал письмо?
— Я.
— Ты?
Дуня кивнула и зашептала:
— Я тайно… в церкви подсунула в складку на рукаве.
— Но… а если тебя заметили?
Сестра активно замотала головой и Машу чуть отпустило.
— Так значит, ты любишь Петра Яковлевича?