Старая женщина развернула Дуню к себе лицом и по-птичьи склонила голову. Дуняша не успела скрыть свою настороженность, да ещё в её глазах мелькнуло понимание того, что её сейчас заберут из дома… и обратно она уже не вернётся, а игуменья вовсе не ласковая бабушка, коей пыталась казаться.
Взгляд монахини похолодел, и она со строгостью посмотрела на Милославу.
— Разбаловала ты своих детей, — жестко произнесла она, но, смягчившись добавила: — Ничего, в обители мы всё поправим. Жду от тебя телегу с пропитанием и вклад за дочерей.
Милославу бросило в жар.
«Дочерей!»
Обеих девочек хотят забрать!
Игуменья Таисия величаво развернулась и собралась уходить, не удостаивая взглядом раскорячившуюся в поклоне и одновременно в пригласительном жесте откушать ключницы.
— По какому праву требуешь отроковиц себе? — раздался насмешливый голос Кошкиной и наваждение непоправимости пропало. Милослава очнулась, сверкнула глазами и загородила собою дочерей.
— Во благо свой подвиг свершаю, — тихо ответила игуменья, — девочкам нужно духовное наставление, чтобы дерзость изгнать из их душ.
— Это боярышни, а не смерды! — рявкнула Евпраксия Елизаровна. — Им над людьми властвовать, а не смиренно плыть по течению.
— Ересь лаешь! — повысила голос игуменья и стукнула по полу посохом.
— Благостными речами покрываешь жажду наживы? Власть княжескую и боярскую ставишь ниже монастырской? — ничуть не испугавшись, наступала Кошкина.
В горнице повисла тишина. Женщины в напряжении смотрели друг на друга, и нежданная гостья не выдержала:
— За твои грехи сын твой пострадал! — бросила обвинение игуменья и для убедительности указала на боярыню скрюченным артритом пальцем.
Видит бог, она не хотела, но ненависть к Кошкиным оказалась сильнее. Из-за них целый род бежал из Москвы и обрубил будущее молодому поколению. Нет больше силы за Тверью, а Москва крепчает, но без Бутурлиных!
Из Кошкиной словно стержень вынули, и она осела прямо на пол. Таисия взглянула, поморщилась и резко повторила Милославе:
— Твоих девочек сейчас заберу!
Она уже двинулась к выходу, не сомневаясь в исполнении повеления, как вдруг…
— Нет, не отдам, — выступила вперед хозяйка дома. — Мы сами воспитаем дочерей.
Таисия остановилась. Ей показалось, что она ослышалась, но раскрасневшаяся до багряных цветов хозяйка смотрела прямо на неё.
— Ты хоть понимаешь, от какой чести отказываешься? — сдерживая гнев, вкрадчиво спросила игуменья. И Милослава поняла, что её спрашивают, что понимает ли она, против кого идёт?
— Я не просила о такой чести… — упрямо не сдавалась боярыня Милослава, задыхаясь и вытирая пот с лица.
— Уж не одержима ли ты и твои дети гордынею? — угрожающе прошипела гостья — и тут Машу затрясло, она побелела и, указывая на Таисию, в ужасе закричала:
— Ведьма! — и упала в обморок.
Этого никто не ожидал.
Мария всегда была спокойной девочкой и послушной. Её никогда не наказывали, да даже голоса на неё не повышали, потому что не за что было. Это Дуняшка могла учудить что-нибудь, и получив подзатыльник, а то и попе, отряхнуться и наново чудить. И вдруг Машенька…
Женщины с ужасом посмотрели на игуменью.
Что у них было в мыслях?
Они же не поверили выкрику впечатлительной девочки?
Тогда испугались за Машу и чем аукнутся ей эти слова?