Маша одобрительно коснулась плеча отца, очнувшаяся от своих дум Дуняшка состроила озорную рожицу. Боярину показалось, что девочки прекрасно знают, в чём он сейчас будет признаваться жене, но решил, что это паранойя. Это было первое латинское слово, которое выучила Дуняшка и сильно полюбила его. Она даже постоянно придумывала всякие присказки, вворачивая это словечко.
За дверью Маша тихо спросила сестру:
— Как думаешь, признается?
— А куда он денется, — хмыкнула она. — Только надо, чтобы их разговор не услышали за стенкой.
Маша понимающе кивнула и хотела было спросить, а как это сделать, как Дуня велела ей:
— Пой!
— Но…
— Да погромче.
И Маша запела одну из песенок сестры про белую березоньку, а та ей задорно подпевала и у них неплохо получалось.
— Вы чего расшумелись? — весьма довольный отец выглянул через некоторое время.
— Да так, — улыбнулись девочки и засмеялись. Мама всё поняла, а отец чесал голову. Невдомек ему…
— Машенька, позови Светланку. Нам надо проведать боярина Афанасия.
Дуня тоже засобиралась проведать.
Женщины чинно вошли в комнатку, где лежал сослуживец и товарищ Вячеслава. Тот ужасно смутился их присутствию, и если бы было куда уползти, то уполз бы, несмотря на сломанные ноги.
— Здравствуй, боярин Афанасий. Рада видеть тебя пришедшим в себя, — мягко произнесла Милослава. — Тут мало места и я отойду, а моя ближняя посмотрит твои раны.
Афанасий кивал, комкая полы кафтана, которым накрывался. Милослава, отошла, давая место Светланке и дочери. А сияющая Дуняшка смотрела на мужчину и чувствовала необычайную легкость. Только сейчас она почувствовала, каким тяжким грузом лежала на сердце взятая ответственность за лечение, а теперь хотелось летать, беспричинно смеяться, шутить, балагурить… Наверное, такое состояние можно было сравнить с опьянением.
Дуне сейчас вдруг всё стало казаться смешным. Она смотрела на волнующегося мужчину, не сводящего глаз с Машкиной наставницы, и веселилась. Вот скажет она сейчас громко и резко: «Сымай порты!» Вот будет веселье!
Уже почти хихикая, она перевела взгляд на Светланку, а та стояла, как девица на выданье и точно так же волновалась.
«Во дела!» — подумала Дуня. Машкина наставница впервые выглядела так, как будто сквозь землю готова была провалиться. И тут Дуню словно за язык дернули.
— Многоуважаемый боярин, раздевайся, время не терпит! — чопорно велела она.
— Ч-чего? — обалдел он.
— Сымай… рубаху! — чуть тише пояснила она, как будто подсказывала из-за угла.
— А-а-а, — понятливо закивал он и бросился исполнять, но Светланка вдруг закрыла ладошкой глаза, а боярин покраснел, и вместо того, чтобы раздеваться, начал кутаться в кафтан.
— Та-а-ак! — строго протянула Дуня. — Кто это у нас жениться не хочет?! — очень серьёзно спросила она — и все закаменели.
Но первой спохватилась Милослава и схватив дочь за косичку, потащила вон.
— Наша Светланка из старинного боярского рода Андреевых! — едва успела крикнуть Дуня. — Её предки были славными болванами*.
(*те, кто вырезал из дерева богов-истуканов, болванов болванио итал. — страж)
— Ты что творишь?! С ума сошла? — зашипела Милослава.
— Я нашу Светку замуж выдаю, — жарко зашептала ей в ответ Дуня.
— Кто ж так сватает? — по инерции возмутилась боярыня, но оглянулась и задумалась.