Отдаться в заботливые ручки сестры было чертовски приятно. А та ещё ласково ворковала над ней, и Дуня не заметила, как расслабилась и уснула.
О своём пациенте она вспомнила только на следующий день после позднего завтрака и поняла, что нет у неё призвания быть лекарем. Отругав себя за забывчивость и жестокосердность, она побежала проведать Афанасия.
К её ужасу, он чувствовал себя плохо, и утренняя расслабленность слетела с Дуни. Началась борьба за его жизнь. Три дня она поила его разными травами, боясь снять гипс и посмотреть, что там. С другими ранами всё было в порядке, оставалось грешить на ноги. Видно, что-то там она не углядела и из-за этого Афанасий горит! Из-за неуверенности в себе Дуня даже не подумала, что мужчина мог переохладиться или его организм так отреагировал на всё произошедшее с ним.
И когда утихла метель, а торговые караваны проторили дорогу, отец сказал, что надо ехать дальше. Все понимали, что задержка стоила денег, которых нет. Теперь надо было решать, везти с собой Афанасия или оставлять.
С тяжелым сердцем заходил Вячеслав к товарищу. За ним оставили отдельную комнатку, чтобы без чужих глаз ухаживать за ним, как велела Дуняшка. И как же рад был Вячеслав, увидев настороженный взгляд Афанасия.
— Друже, где мы? — прохрипел он.
Вячеслав сразу подал воды и заорал:
— Афонька! Очнулся! А мы уж думали… Радость-то какая!
Лицо Афанасия расслабилось, и он усмехнулся в ответ:
— Видно, не по душе я пришёлся на том свете, — пошутил он. — Не приняли меня. Иди, говорят, греши дальше!
— Всё так же остёр на язык! — засмеялся Вячеслав.
— Так где мы? Понимаю, что на постоялом дворе, но как далеко от Москвы?
— А ты не помнишь, где мы тебя нашли? Так поблизости и остались. Метель всем велела по домам сидеть. Вот и сидим.
— Ясно. Слушай, а ты куда ехал? В Москву или из неё родимой?
— Я с семьей во Псков.
— Жаль. Мне бы в Москву, да побыстрее.
— Со мной вряд ли, а один ты не ездок. Ноги-то у тебя сломаны.
Афанасий помрачнел и постучал костяшками пальцев по гипсу.
— Помню я, как мне их ломали. А как заворачивали вот в это не помню. Зачем это?
— Так дочка моя… хм, ну… ближняя моей боярыни лечила тебя. Гипс же… Что я могу сказать… вроде так теперь делают при переломах, чтобы кость никуда не сместилась.
— Передай мою благодарность… ближней твоей боярыне. Не забуду добра.
— Так сам передашь! Она сюда сама вскоре прискачет… тьфу ты, ближняя, говорю придёт, поспрашивает тебя о здоровье, наставленья даст. Ты это… только не смейся над ней, а то из шалости подшутит над тобой, — совсем запутался Вячеслав и смутившись, видя недоуменное лицо товарища, буркнул: — Увидишь её, сам поймешь.
Оба мужчины помолчали.
— Расскажешь, что тем душегубам от тебя надо было? — тихо спросил Доронин.
В горнице по соседству, прилипшая ухом к стене Дуня недовольно поджала губы. Вот чего отец на шепот перешёл? Не разобрать!
Мама погрозила ей кулаком, а Маша сделала большие глаза<strong>: </strong>но кто виноват, что тут слышимость, как в театре?
Все эти дни они вынуждены были слушать стоны Афанасия, а сейчас невольно подслушивали. Поначалу все обрадовались, осознав, что княжий посланник пришёл в себя, а потом неловко стало признаваться, что через перегородку всё слышно, да и любопытно стало.
Совсем притихли и старательнее прислушались. Хорошо ещё, что Светланка повела Ванюшку во двор проведать дядьку и коняшек.
— То тайна великая есть, — торжественно ответил Афанасий и боярыня с девочками перестали даже дышать, чтобы ничего не пропустить, но дождались только длительной паузы.
— Ну-ну, храни свою тайну. Только знай, что тебя в Кремле считают перебежчиком. Ну ладно, я рад, что выжил, а нам надо ехать, — чуть обижено произнёс Вячеслав и стало слышно, как он выходит.