Дуня мимоходом отметила Василисино неодобрение поступком боярыни Елены, хотя многие восхитились бы её верой в бога. Но сейчас важно было другое:
— На что они живут?
— Так ейного отца, — Василиса повела подбородком в сторону Моти, — боевой холоп Павлушка пытается удержать хозяйство, но у него плохо получается. Это в сече он славный рубака, а в жизни тот ещё остолоп!
Маленькая Матрёна слушала и кивала, а услышав слова Василисы о Павлушке, добавила:
— Наши земли летом пограбили и пожгли люди князя Андрея Большого. Мама тогда ещё не ушла и долго плакала.
Мотя рвано вздохнула, губы её скривились, но она сжала кулачки и быстро-быстро моргая, удержалась от нового потока слёз. Дуня одобрительно кивнула ей и обратилась к ключнице:
— Василиса, а Ксюшу искали? Мотя говорит, что малышка вышла из дома и пропала.
Лицо женщины омрачилось.
— Все искали. Я так думаю, что не потерялась кроха, а скрали её. Она ж ладненькая такая! Твой дед ходил к своему приятелю Репешку, просил помощи в поиске, но не нашли малышку.
Дуня слушала, смотрела на соседскую девочку… и не могла принять увиденное. Она прекрасно помнила старого костистого Никандра, посмеивающегося над дедом, что тот брюхо себе отъел. Помнила его сына Савву и Елену. Нормальная семья.
— Как же так? — в полнейшем ужасе Дуня смотрела на Василису, потом на белобрысую Мотю. — Рядом такая беда, а никто ничего не делает.
— Почему не делает? — отозвалась ключница. — Отец Варфоломей к ним заходит, Павлушку стращает, чтобы не вздумал убегать и бросать Совиных. А тех кто убёг — в розыск подал. Я же еды им передаю… немного, потому как у нас самих не густо, но подкармливаю.
Дуня одобрительно кивнула Василисе.
— Мотя, а что делает ваша челядь?
— Павлушка каждый день выгоняет всех на работу. Они сами себе на прокорм зарабатывают, а вечером возращаются ночевать. Иногда меня с бабой и тятей покормят.
— Василиса!
— Ну чего ты глазищами сверкаешь? — возмутилась ключница. — Я не могу там хозяйничать. Боярин жив, боярыня жива, а я кто?
— А где их ключница?
— Верка-то? Так вместе с боярыней Еленой молится. Невместно же боярыне было одной уходить.
Дуня молча смотрела на Василису — и не понимала её отношения к происходящему. Вроде бы ключница осуждала, но в целом всё укладывалось в её картину мира.
— Василиса, накорми Мотю, пропарь в баньке, переодень в чистое.
— Накормлю и попарю, но где ж я одежку ей возьму? У нас самих…
— Чистая рубашка найдется, а на ноги хоть лапотки вели сплести. Негоже боярышне бегать босой.
— Сама-то бегаешь! — припомнила Василиса Дуне.
— То в деревне и летом, а тут… не спорь! — вскинулась она.
— Да я не спорю, — махнула рукой ключница и заворковала над разомлевшей от тепла Мотей. А Дуня поняла, что дома у соседей не топят. Удивительно, что боярина ещё не схоронили при таком уходе и что Мотя не слегла.
Сидя у окошка, боярич Семён Волк плёл особым манером веревочку, которую удобно будет использовать для ловушки на птиц и молча наблюдал за образовавшейся суетой. Он знал Совиных и слышал, что с весны они бедствуют. Савва был дружком его старшего брата, и от брата Семён знал о погибшем главе семьи, о неудачном заплыве самого Саввы и последующем разорении семьи.
Брат посылал к Савве Совину иноземного лекаря и вроде бы сам ходил навестить. Правда, Семён не знал подробностей. Брат вернулся домой злой, довёл жену до слёз, а когда отец рявкнул на него за плачущую невестку, то на несколько дней ушёл на охоту. Вот и всё.
Семёну не было дела до Совиных, но брат злился непонятно на что, отец злился на брата и на всех своих сыновей. И именно тогда Семёна обвинили в черствости и отправили к отцу Кириллу учиться смирению и человеколюбию.
— Семён, ты со мной? — кусая губы, отвлекла его от дела смурная Дунька.