Но так и не допрыгнул. Чужая сила остановила меня надежнее каменной стены. Врезала по морде, сбросила вниз, а потом снова подхватила и швырнула обратно, протащив боком по мостовой и ломая кости. От удара потемнело в глазах, и я тут же перестал чувствовать задние лапы. Все тело превратилось в один сплошной сгусток боли, оставив мне только бесполезный слух.
— Человечность, — донесся откуда-то усталый голос. — Удивительное все-таки свойство души. Удивительное и ненужное.
Глава 40
Драка — это движение. Движение — жизнь. Отсутствие движения — смерть. Только так и не иначе. Будешь лежать — умрешь. Встанешь, попробуешь драться… Здесь возможностей становилось несколько больше, однако раздумывать о них определенно не стоило. В зверином теле любые умозаключения упрощались до невозможности, поэтому и времени почти не расходовали: грохот и треск от собственного падения еще звучали в ушах, а я уже поднимался. Медленно и неуклюже, на одних только передних лапах — задние все еще отказывались слушаться. Половина тела тащилась по мостовой, превратившись в бесполезный груз, но зверь не сдавался. Упрямо полз вперед, скалился и рычал, примериваясь к еще одному броску — пусть даже такому же безнадежному.
— Ну уж нет, погоди. Неужели тебе самому хотелось бы закончить вот так? — Колдун отступил на пару шагов. — Будь добр, вернись в нормальный вид.
Трость слегка приподнялась, ударила кончиком о камни, и на меня будто обрушилась бетонная плита. А может, и сразу несколько: невидимая, но вполне осязаемая сила беспощадно давила меня, вжимала и комкала, заставляя вновь изменить форму. Зверь отчаянно сопротивлялся, ревел, тянулся исчезающими в лапах к врагу, и казалось, что схватка идет на равных, что еще немного, и я смогу подняться и покончить с врагом одним смертоносным прыжком. Обрушусь на хрупкую беззащитную фигурку, опрокину мостовую и одним взмахом челюстей поставлю во всей этой истории жирную точку.
Не обрушился. И не поставил. Колдуну тоже пришлось несладко — он отступал, снова стучал тростью, выжимал себя досуха, опустошая резерв, и с каждым шагом все больше гнулся к земле, будто вес собственного тщедушного и больного тела становился для него непосильной ношей… Но схватку все-таки выиграл: втиснул меня обратно в человеческий облик и остановил — на этот раз, похоже, уже окончательно. Я лежал так близко, что мог бы дотянуться кончиками пальцев до покрытых черным пеплом ботинок.
Будь у меня силы хотя бы на это.
— Ну вот. Теперь мы можем никуда не спешить. — Колдун устало оперся на трость. — Полагаю, у тебя накопилось немало вопросов.
— И ты ответишь? — Я сплюнул скопившуюся во рту кровь — Неужели так хочешь поболтать?
— А почему бы, собственно, и нет? Времени у нас предостаточно, да и обстановка располагает… Полюбуйся.
Я отчаянно не хотел подыгрывать гнилому старикашке даже в такой мелочи, но все-таки не выдержал и кое-как повернулся туда, куда указывала резная рукоять трости.
Лучше бы не поворачивался — тогда можно было бы умереть если не с чувством выполненного долго, то хотя бы с надеждой, что все закончится хорошо, наши победят, а город будет каким-то чудом спасен. Но открывшееся моим глазам зрелище вполне однозначно указывало, что Петербург уже никогда не станет прежним. А то и вовсе превратится в копию своего дотла сгоревшего близнеца по эту сторону мироздания.
Прорыв уже растянулся километра на два и продолжал расти. И фонил так, что нечисть стягивалась к нему со всего мертвого города. Лешие, Жабы и целое полчище Упырей лезли из руин, шаркали когтистыми лапами по мостовой и спешили поскорее добраться до сияющей пелены, а где-то чуть дальше в тумане проступали силуэты тварей покрупнее.
— Ты сумасшедший, — одними губами прошептал я. — Псих конченный, идиот…
— Напротив, друг мой, я полностью в своем уме. Можно сказать, мое сознание почти совершенно, потому как уже давно лишено жалости, бессмысленного сострадания и прочих человеческих страстей. — Колдун стукнул тростью и подошел чуть ближе. — Когда живешь так долго, когда располагаешь настоящим могущество, все это понемногу становится ненужным. И только мешает видеть цель.
— Какую? — проворчал я, кое-как переваливаясь на бок. — Угробить всех? Превратить наш мир в подобие этого?
— Ни в коем случае. Не сомневаюсь, что тебе и твоим друзьям отчаянно хочется считать меня безумцем, этаким воплощением чистого зла, готовым сеять разрушение исключительно ради прихоти собственной черной души. Однако это не так. Не я служу смерти, создавшей все это, — Колдун поднял трость и описал круг над головой, — а она служит мне. И все, что я когда-либо делал или собираюсь сделать, подчинено одной-единственной цели.
— И какой же? — усмехнулся я. — Какими же благими намерениями ты оправдаешь огромный Прорыв в самом центре города? Погибнут люди, и закрывать эту дверцу будут еще несколько месяцев. Если вообще сумеют закрыть.
Не то, чтобы мне так уж хотелось узнать истинные намерения колдуна и вести этот бестолковый диалог в духе голливудских блокбастеров, но каждое сказанное нами слово продлевало мое существование на этом свете. Мертвый мир определенно был не самым уютным местом, однако здесь мое тело продолжало регенерировать, а изуродованный непомерным могуществом полутруп колдуна понемногу сгорал, расходуя и без того крохотные остатки сил. Каждая секунда незримо работала на меня. А значит, следовало дать зверю внутри как можно больше этих секунд. И когда я смогу хотя бы пошевелиться, когда оттолкнусь ожившей ногой от черных камней…
— Несколько месяцев, — задумчиво повторил колдун. — Знаешь, я уже успел забыть, что кому-то нужно считать время такими крохами… Ты прав — эту дверцу закроют, рано или поздно. Болтуны-иереи из Ордена Святого Георгия умеют куда больше, чем кажется. Они справятся. Полгода, может, год — и Прорыв исчезнет. Но свое дело сделает.
Если бы это не было зряшней тратой энергии, я непременно пару раз ударился бы затылком о мостовую. Чтобы наказать себя за очередную глупость и неумение увидеть то, что все время буквально лежало на поверхности.
— Владеющие… — одними губами прошептал я.
— Наконец-то сообразил, — кивнул колдун. — Владеющие. Сотни и тысячи детей через пару десятков лет вырастут и станут цветом нации. Наделенные Талантами необычайной силы и рожденные от достойных родителей, которых я так кстати собрал в Петербурге. И которые будут бесконечно преданы мне. После того, как я… то есть ты вернешься отсюда победителем.
— Что? Я не ослышался — ты хочешь забрать мою личину? — Я не выдержал и рассмеялся, и сломанные ребра тут же отозвались болью. — И это твой коварный план? Надеешься, что получится второй раз провернуть старый фокус?
— Далеко не второй, друг мой… Но ты прав. — Колдун снова склонил голову. — Именно это я сделаю.
— Никто не поверит. Ты не сможешь…
— А вот тут ты как раз ошибаешься. Смогу.
Колдун подошел еще ближе, и я, наконец, смог рассмотреть его лицо. Точнее, какую-то уродливую маску из высохшей плоти, в который почти ничего уже не напоминало светлейшего князя Геловани. Нос ввалился, губы высохли, обнажая зубы, будто в усмешке. Пожелтевшая кожа потрескалась на лбу и скулах и уже начала отслаиваться. Живыми остались только глаза — серая сталь, поблескивающая мощью Таланта. И ума — извращенного, уже давно не человеческого, однако в полной мере полноценного и здравого. Колдун много раз обманывал всех и обводил меня вокруг пальца, однако на этот раз все же не соврал: хаос, превративший его тело в едва ходящую мумию, не коснулся сознания.
Старикашка прекрасно знал, что делал.