Читать книгу «Мятежный ангел» онлайн.
— Шутите!
— Вовсе не шучу.
Она смотрела на меня робко, но искренне. Неужели молодая особа, которая в числе других возглавляет Нобелевский институт, не слышала о столь значимой фигуре шведского кинематографа?
— Сожалею, господин Кустурица, но я и в самом деле не знаю, кто такой Виктор Шёстрём.
— Ну и ладно, ведь это знает интернет!
Румянец залил ее лицо, она взглянула на Вендерса, сидевшего слева, и тот с экрана айфона прочитал: «Виктор Шёстрём, основоположник шведского кинематографа, актер и режиссер, один из крупнейших деятелей искусства, играл, в частности, в фильме Ингмара Бергмана „Земляничная поляна“».
— Каюсь, но я и впрямь не слышала о нем!
— Ничего, он ведь из старшего поколения, — утешил я ее.
Черт меня дернул заговорить о том, что, казалось бы, общеизвестно! Молодежь не обязана знать тех, чьи фото раньше увешивали стены студенческих общежитий вместо икон. Надо было, конечно, придерживаться тактики чеховского учителя географии и говорить лишь об очевидном. Но и это было бы ошибкой. Ведь, по сути, в наши дни, когда пеняешь, что на улице холодно, тут же выскакивает бригада с мегафонами, трубя на все четыре стороны, что это неправда и холод — ощущение субъективное. Пусть даже температура ниже нуля. Настаивая на объективности истины, рискуешь вступить в идеологические противоречия с неправительственными организациями, члены которых в большинстве своем понятия не имеют, что участвуют в создании Всемирного правительства! Холод все ощущают по-разному, и кровообращение у всех неодинаково. А значит, надежнее всего узнать о погоде в интернете. И не заморачиваться. Просто свыкаешься с тем, что интернет стал подпоркой для человеческого разума, даже если ты мудрец и гений — не высовывайся. Разум тебе уж точно не пригодится. По большому счету, если сегодня слова не отражают чувств, как полагал Ницше, то подобным же образом знания не должны украшать человека и делать его целостной личностью. Да и с какой стати ему быть целостной личностью в мире, разорванном в клочья! Портные мироустройства, которые на протяжении веков шьют исторические события, даруют привилегии только себе самим и при этом убеждены в собственном альтруизме, а сегодня их больше всего беспокоит чрезмерный рост населения, и похоже, только этого переизбытка они и боятся. Думаю, совсем скоро в каком-нибудь НИИ разработают проект по трансформации людей в бабочек: утром из яиц вылупятся гусеницы, которые, окуклившись, обрастут крыльями, а к вечеру уже перемрут. Такое не исключено, ведь в науке и искусстве уже нет выдающихся личностей, а без великих людей невозможна ни наука, которая служит на благо человечества, ни настоящая культура. На что направить взгляд молодым художникам? На небоскребы — вместо Виктора Шёстрёма.
Мы живем в начале века, где возобладает забвение. Или, что более вероятно, возникнут новые религии. Религия науки, а также — и это еще хуже — тысячи сект, гуру и умников, сорящих пустыми словами. Деятели искусства, которые служили мне ориентирами в молодости, уже вне фокуса видимости. Есть ли надежда на то, что европейская цивилизация не подавит своих флагманов и не затушует высокие достижения своей культуры? Ведь иначе как ей выжить?
Потому наша с Майей вылазка в Стокгольм стала первым и, наверное, станет последним посещением церемонии вручения Нобелевской премии. Нам выпала редкая удача присутствовать на литературной литургии Петера, и именно тут я почувствовал, что, вопреки всему, искусство еще живо и его источник сакрален: сегодня искусство горит по меньшей мере как пламя свечи, и этого должно хватить, чтобы разжечь новый огонь и в условиях будущего, которое мы не в силах предсказать, создать новый мир. Корни его вберут в себя все минералы и важные крупицы прошлого, а те, кто в настоящее время по идеологическим причинам предан забвению, возродятся. Нам не суждено увидеть этот мир, но надо верить в него.
Петер ждет у стойки «Гранд Отеля» новую магнитную карточку, чтобы попасть в номер. Прежнюю он потерял. Он пробудет в Стокгольме еще два дня. Мы с Майей выкатываем из лифта чемоданы и подходим к писателю.
— Уезжаете?
— Все по плану. Спасибо за гостеприимство.
— Путь лежит в Сербию? Счастливые! Сербия прекрасна.
— Когда приедешь к нам?
— Весной собираюсь взглянуть на Андричград!
Пока чемоданы грузятся в такси, Петер обнимает меня и провожает до выхода:
— Не изгоняй демонов!
— Не буду, борьба продолжается, вот только они овладевают миром.
— Это уже другой вопрос.
— Вопрос первостепенной важности: а что такое искусственный разум, как не капитуляция человека перед демонами?!
— Человек — это одно, а мир — совсем другое. Не думай о мире, шагай вперед, наслаждайся ветром, смотри на камни…
— Верно, но что все-таки делать с искусственным разумом и убежденностью тех, кто в нем разбирается и полагает, что он превзойдет нас?
— Ничего. Они все сделают сами!
— Ты хочешь сказать, не сделают ничего? Но если машины станут умнее людей — вдруг они сами вступятся за нас и разгонят демонов?
— Нет, мы будем делать свою работу, а машины — свою, однако им не дано прожить жизнь такой, как она есть, они не смогут ощутить ласки средиземноморского бриза, а если и распознают опавший с дерева листок, все равно не способны будут почувствовать то, как «падающий лист держит на ладони лишь каплю утренней росы, принося ликование и восторг».
Говорить правду и быть остроумным — не одно и то же
Стюардесса авиакомпании «Эйр Сербия», стоя позади шторки, подглядывала за пассажирами первого класса, в том числе и за мной; Майя спала, а я приник к иллюминатору. В небе парил голубой спутник, он облетал самолет и замирал на мгновение, приветствуя меня, а я махал в ответ — обиды мои прошли. Так повторялось не раз, крышка была в хорошем расположении духа, подбиралась к иллюминатору, кружила в поле моего зрения, то замедляясь, то набирая скорость.
— Болит рука? Хотите — у меня есть «Вольтарен», хорошо снимает боль, все пройдет, как по мановению волшебной палочки!