Читать книгу «Мятежный ангел» онлайн.
— То есть кикбоксинг без участия ног?!
— Что-то в этом духе…
Удостоверившись в моей безобидности, он вернулся в отель. Вот и славно.
Грожу крышке указательным пальцем. Гнев захлестывает меня все больше, пока я иду к лифту, и уже настоящая ярость заставляет снова выйти на улицу, но голубой спутник исчез. Как и всегда: сперва он тут, а потом его нет, то видишь его, то не видишь.
В восемь вечера на сцене стокгольмского концертного зала появляется подтянутый пожилой мужчина, это дирижер Герберт Блумстедт; зал накрывают аплодисменты, и у меня ощущение, будто целая стая соколов вспорхнула над горным озером. Шепотом делюсь метафорой с Майей, она удивляется:
— Но ведь соколы не летают стаями!
— Я имел в виду звук, а ты…
— Тише, нас тут и так считают варварами.
Чуть погодя Майя слегка толкает меня локтем в бок:
— Он, наверное, дирижировал оркестром и когда чествовали Андрича!
— В самом деле?
— Смотри, сколько ему лет!
В программе значится: Герберт Блумстедт, родился в 1927 году. Значит, девяносто два года. Как нужно жить, чтобы простоять за пультом почти целый век! Разумеется, он не думает о том, сколько ему еще осталось. Для таких людей, как он, жизнь — явление прекрасное, все его движения сосредоточены в руках. Чтобы дирижировать оркестром до девяноста двух лет, необходимо каждый раз переживать умирание собственных рук, от самых плеч до кончиков пальцев. А к следующему концерту отрастут новые руки, они вновь начертают в воздухе письмена и прорастут корнями в чувства и мысли; эти руки упорядочивают первые тона, которые воспроизводят девяносто музыкантов, они выравнивают темп и за тысячную долю секунды до каждой темы велят вступить группе инструментов или приглашают начать сольную партию. Чувства летят к пальцам с невероятной быстротой, и, когда живешь вот так целый век, становишься сухим и крепким, как бамбук. Но самое важное не это. Среди людей искусства, которые работают руками, — художников, скрипачей — я знаю немало музыкантов-долгожителей. Один скрипач из Москвы, выпив, сетовал на то, что слишком зажился, и жаловался, до чего ему все надоело. «Случись мне умереть вовремя, не пришлось бы увидеть гадостей, какие нам явила жизнь!»
Владелец издательского дома «Бурда», господин Хуберт Бурда, явился вместе с сыном Якобом ко второму отделению. Хуберт, человек небольшого росточка, но с широкой улыбкой, краснощекий и потрясающе бодрый, шел, опираясь на палку. Когда я протянул ему руку для приветствия, он сказал:
— Если честно, то я знаю все ваши фильмы, но вот имени вашего толком не усвоил. Как все-таки произносится ваша фамилия?
— Тот же самый вопрос мне задал тридцать лет назад журналист в Нью-Йорке. Когда он выходил из дома на интервью, жена спросила его: «Ты куда?» — и он ответил: «На встречу с Костарикой!» — «Не забудь паспорт!» — «Да не еду я ни в какую Коста-Рику — просто человека так зовут».
— Когда я работал журналистом, таких недоразумений не было.
— А знаете ли вы, господин Бурда, что мы тут теперь все одна семья?
— Как это?
— Нас зарегистрировали как семейство Хандке.
— А, ясно. Недалеко от истины! Что же касается вашей фамилии — странная у нее фонетика…
— Вы не сильно ошибетесь, сказав «Кустарика». Букв столько же. Равно как и в фамилии бывшего президента Сербии Коштуницы.
— Между прочим, господин Коштуница, мой сын видел все ваши фильмы. И считает, что вы лучший из немецких режиссеров.
— Папа, ты имеешь в виду — европейских?!
— Какая разница, главное — уровень!
— Вот именно, не важно; теперь, в отличие от того американского журналиста, вы понимаете, что, когда произносят мое имя, имеют в виду человека, а не страну в Латинской Америке. Итак, Кустурица.
Потом, в ту же ночь, небесно-голубой спутник подлетел к окну моего номера, но я решил обойтись без бесед. Притворился, что не замечаю его, и никак не отреагировал на попытки привлечь мое внимание.
«Мы долго еще не увидимся, лети прочь, спутник, оставь меня в покое…»
Утром спускаюсь выпить кофе. Проходя мимо лифта, вижу Петера и секретаря Матса — их отделяет от меня стекло. Матс вежливо улыбается, но по тому, как ведет себя Петер, я догадываюсь, что разговор не из приятных. С неохотой, коротко отвечает Петер человеку, с лица которого никогда не сходит улыбка. Иду к стойке бара, заказываю пиво и краем глаза наблюдаю за ними, слежу за развитием событий в застекленной выгородке. Дизайнер явно приложил руку к устройству мест, где можно уединиться, — совсем как в фильмах, когда в одном кадре показаны крупным планом два человека, каждый в своем окне. Петер качает головой и по-прежнему отвечает скупыми фразами; стоит ему начать говорить, как Матс принимается горячо что-то доказывать, хотя в жестах он сдержан! Что происходит? Направляюсь к лифту, неподалеку замечаю Софи.
— Петер здесь?