Читать книгу «Мятежный ангел» онлайн.
— Вот именно!
— А что ж ты сам не подвинешься?
— Некуда! — кивнул он на стену, у которой сидел.
— Закрой глаза, и все увидишь!
Выпалив в ярости эти слова, я, разумеется, не отдавал себе отчета в том, что перефразировал мысль александрийского поэта Плотина, философа-неоплатоника. В своих «Эннеадах» он пламенно возглашает: «Обрати свой взор внутрь себя и смотри»[1].
В дальнейшем я, бывало, следовал совету Плотина и почти достиг экстатических высот, но это шло не изнутри, нет, — к ним меня возносили пассажи из фильмов «Рокко и его братья», «Андрей Рублев», «Таксист»… Что характерно для современного приверженца иудео-христианской цивилизации: самые мощные стимулы к нему приходят извне. Мне не удалось достичь экстаза, вызванного наплывом чувств, которые, по идее, должны были слиться с потоками вдохновенных мыслей и «привести от множественности к единству», как писал Плотин.
Обращая взор внутрь себя, часто видишь совсем не то, что хочешь увидеть. Бывали в моей жизни мгновения, когда я походил на трудягу, который закинул в колодец ведро и, услышав его удар о камень, понял: воды нет.
Работа над собой и развитие духовности, уже успевшей пробудиться, приносит свои плоды. После засухи вода все-таки пришла в колодец, и вскоре, вдохновленные свыше, родились мои художественные творения. Будучи стайером, я так и не достиг той жизненной цели, приходом к которой упивался некий мой друг из Черногории. На мой вопрос «Открыт ли тебе окоем, что ты чувствуешь?» он обычно отвечал: «Учитель, могу сказать лишь одно: я собою вполне доволен».
Если клетки вашего тела не сбиты с толку просочившимся в них динарским нарциссизмом и если вы родились в глубокой котловине среди гор, в бурлящем вареве истории — таком, как Сараево, — вам будет трудно избежать приступов восточной меланхолии. Когда меня захлестывали волны этой напасти, перед глазами часто возникало лицо того типа из кинотеатра, и я снова слышал его слова: «Не видишь, что мне не видно?» Мой окоем закрывался. В бессонные ночи, когда меня терзали сомнения и неудовлетворенность плодами моей работы, вопрос «Не видишь, что мне не видно?» претворялся в ответ: «Вижу, что не видно».
Пожалуй, борьба с собственными мыслями — самая трудная задача в жизни человека; так что иногда бывает неплохо побеседовать с самим собой, понимая все риски такого общения. Облегчает ситуацию то, что это, скорее, диалог (как у Платона), а поскольку ответные реплики — тоже наши, возникает прекрасная возможность столкнуть лицом к лицу сакральное с профанным. Ведь в диалоге с «другим» «первый» может открыть ему истину. Только наедине с собой можно признать, что ты уперся в стену, и решить, разрушить ее или перепрыгнуть.
Фильмы и книги, если они принадлежат подлинному искусству, всегда приводят нас к трансцендентному. Категория времени растворяется. Книга обретает силу, когда на ее страницах возникают образы, которые можем видеть лишь мы одни, и раздаются звуки, каких нет на самом деле, но мы их слышим. И тогда реальное время перестает существовать. Такой же эффект производят фильмы великих режиссеров. Когда луч проектора ложится на широкий экран, образ и звук проникают глубоко в наше существо и мы взмываем на пик эйфории. Реальное время останавливается, и чья-то невидимая рука выключает безжалостный секундомер, обуздывающий время на протяжении всей нашей жизненной гонки.
Случилось так, что одного американца, несправедливо осужденного за преступление, которое тот не совершал, после сорока лет заключения наконец помиловали и выпустили из печально известной тюрьмы Арканзаса. На вопрос журналистов, как ему удалось выстоять и не сломаться, он ответил, что каждый день читал по книге. То есть он примерно вдвое сократил время, проведенное в заточении. Ведь пока он читал — был вне стен тюрьмы. И не только сократил себе этим срок, но и продлил жизнь.
Обращать взор внутрь по совету Плотина становится все сложнее, развитие технологий заставляет нас носить цифровые очки и не дает увидеть окоем. И главное — обнаружить скрытое, служащее последним оплотом того, что составляет нашу личность. Цифровые очки увлекают нас на путь запрограммированных мечтаний, выдуманный мир способен погрузить человека в социальную летаргию и привести к торжеству идеологии безграмотности.
Марафонцы продолжают набирать скорость — однако сегодня, как никогда раньше, они пренебрегают истиной, заложенной в великих произведениях искусства, и непреходящей ценностью артефактов. Они словно участвуют в состязании по бегству от самих себя. В прошлом люди в большинстве своем тоже не поддерживали связь с Искусством, хотя оно и было самым надежным средством, позволяющим преодолеть бренность существования, и лишь оно одно служило мощным заслоном от времени. Только великое искусство давало возможность путешествовать за его пределы.
В христианской, да и в светской культуре человек, стоявший на позициях гуманизма, верил в Искусство, хотя и не всегда отдавал должное художникам, которые подвергались критике и опале, и нередко начинал ценить их лишь посмертно. Марафонец же под впечатлениями, полученными непосредственно или со слов других людей, обусловленными религией или искусством, не смиряется с бренностью.
Сегодня, когда искусство вытеснили форматы цифровых технологий и мы стоим на пороге четвертой индустриальной революции, которая сулит нам обездвиживание и перенос жизни в вымышленное измерение, легко прийти к выводу, что подобные изменения были бы невозможны без длительной подготовки. Ныне люди все больше склонны верить в вечное настоящее, как пишет американский философ Уолтер Сол. Он осудил французского рационалиста Франсуа-Мари Аруэ Вольтера и его рационалистическую концепцию Истории, а ее последователей объявил «ублюдками». Умберто Эко утверждает, что сам-то великий французский философ был рабовладельцем. И не случайно: это как раз тот мост, который соединяет Вольтера с хозяевами современных транснациональных компаний. Вряд ли они были едины во взглядах, но все-таки эта концепция стала точкой пересечения их воззрений. Это люди, которые уже давно пришли к выводу, что Энди Уорхол затмевает Микеланджело. Впервые прочитав об этом в «Нью-Йоркере» в 1989 году, я понял: близится время, когда мы позабудем о собственной истории и о цивилизациях, порожденных мифами Древней Греции, римским правом и христианской духовностью.
Полная перезагрузка, о которой было объявлено в начале пандемии ковида-19, — первый такт нового музыкального произведения и первый этап написания партитуры, с которой мы будем считывать ноты мелодии танца, лишенного движений.
Джефф Безос уверяет, что мы превратимся в рабов и нас запихнут в космические корабли, где мы будем жить и работать. Можно ли надеяться на спасение? Разумеется, однако оно придет после множества кризисов, куда более серьезных, чем мы в состоянии вообразить. Безос отнюдь не единственный представитель той элиты, которая считает основную часть человечества рабами. При таком разделении новые фараоны этой системы, уповающие на трансгуманизм, который не за горами (то есть на бессмертного человека), предполагают, что будут жить вечно, а нам советуют выкинуть из головы «христианские иллюзии», иначе элите придется чипировать нам мозги. Сначала — в качестве санитарной меры Первого министерства Мирового правительства и ВОЗ (а затем и прочих институтов, помыкающих людьми). Словно мир так и топчется на месте и не миновали времена, когда Платон изрек свою языческую мысль: «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку».
С начала двадцатого века различные идеологии претендуют на то, чтобы заменить собой религию, а это значит, что они отнимают у людей возможность выбора, как говорил Умберто Эко. Для того чтобы вписаться в рамки той или иной религии, человек вынужден перенять определенную систему ценностей; идеология засасывает язычников и атеистов, точь-в-точь как американский пылесос «Кирби», с которым ловко управлялась моя мама, старательно засасывал пыль в нашей квартире, состоявшей из полутора комнат. Идеология, обслуживая технический прогресс, не считается с моралью, в ее эстетике смешались наука, реклама и перформанс — искусство без творений. Эта научная идеология, развивающаяся в обстановке банкротства мировой финансовой системы, не признает таких понятий, как свобода, равенство и братство. Она помещает человеческие лица на бесконечный конвейер, где ставятся косметические эксперименты.
Во время пандемии Илон Маск, фигура, вошедшая в новейшую историю изобретательства, человек, склонный к аутизму, запустил спутники якобы для того, чтобы «поскорее перейти к стандартам телекоммуникаций 5G». На самом деле за стремлением к наращиванию скорости стоит попытка создать спутниковую сеть нового времени, чтобы всецело контролировать сознание людей при помощи нейронных чипов, вживляемых в мозг. Недавно помощник Маска сообщил, что в ходе эксперимента по вживлению чипов в мозг обезьян умерло восемь подопытных животных. Если так пойдет дальше — надеюсь, что этого не случится, — станет недопустимым, чтобы что-то заслоняло наш обзор, — напротив: все дружно, в одном и том же месте в ходе совместного просмотра будут переживать катарсис. Если «темные» помыслы возобладают, может статься и так, что помимо цифровых очков нам раздадут смирительные рубашки в качестве награды за то, что мы согласились — хотя у нас есть глаза — не видеть того, что с нами происходит. Слова «Не видишь, что мне не видно?» на новом языке немого человека прозвучат как «Видим ли мы, что не видим?».
Эта книга посвящена человеку, который не только писал, выходя за рамки социально-исторических шаблонов, — которые, как я говорил выше, могут стать губительными для общества, — но прожил всю свою жизнь в пространстве языка и отказался участвовать в «гонке». Он шел в собственном темпе и создавал книги в ритме своих шагов. Его не привлекало движение хиппи, он не был битником, не втянулся в события шестьдесят восьмого года и не не был близок ни к одному из социальных фейерверков, которые способствовали общественным переменам и уже упомянутой модернизации. Его жизнь и творчество служат подтверждением тому, что время не линейно и Искусство, в отличие от науки, способно с этим феноменом справиться.
Пред Царскими вратами или за ними?
Над склонами Тары природа являет моему взору самые разные образы, и я часто думаю, что стою пред Царскими вратами; куда ни посмотришь, видишь их, а порой мне кажется, что они позади меня; я слышу шелест соколиных крыльев, замираю, осматриваюсь и чего-то жду. Что еще может сделать человек, увидев птицу — воплощение небесной аристократии?
Одолевая подъемы и спуски, я все еще участвую в забеге, проявляя «явную тенденцию к замедлению». Поднимаясь по склону, сбавляю темп и редко взглядываю на небо; только на обратном пути, уже на спуске, замечаю сокола. Он парит надо мной, пролетает над вековыми соснами к крышам динарских домов, а потом садится на опору электропередачи. Ждет от меня чего-то? Быть может, сторожит добычу? Встревоженный, я ускоряю шаг, хоть и знаю, что соколы никогда не приносят дурные вести!
Хвост у сокола был серый с красноватыми вкраплениями. Птица долго смотрела на меня. Когда сокол, не проронив ни звука, просто долго на тебя смотрит, уже этим тебе все сказано. Было время, когда в мой дом вселилось невезение, не то чтобы это было трагедией, но один человек тогда сказал: увидишь сокола — твоему злосчастью наверняка придет конец. Так и случилось. Встреча с соколом подарила мне возвращение к жизни, демон-квартирант был повержен, я почувствовал прилив сил, и все вернулось на круги своя. Сокол сильнее невзгод. Когда наступает пора устраивать гнездо, самка-пустельга прилетает на ферму в Воеводине, становясь защитницей всех, кто доселе был ее добычей. Куры, индюшки и павлины перестают бояться стервятников, ведь те из страха перед соколом держатся подальше от фермы.
Среди людей тоже есть соколы. Один из них — Петер Хандке; его мысли летят со скоростью сверхзвуковой ракеты, а накал чувств выражается через число Маха.
Во время нашей первой встречи мне показалось, что он вмиг может превратить свое пальто в крылатый летный костюм с электромотором и вспорхнуть на скалу, а если кто-то сморозит глупость, спикирует на глупца, как степной сокол на змею. Именно так случилось в Принстоне. Петер Хандке влетел в зал, где шла конференция немецких писателей. Он обвинил собравшихся литераторов в творческом бессилии и вернулся «в гнездо», где впоследствии создавал свой особый художественный стиль.
Авторитетные профессора утверждают: Петер, вместе с Ницше, величайший стилист XX века. Он достиг высокой цели, хотя никогда не принадлежал к элитным кругам. Работая с немецким языком, он подчинил ему логику, психологию и основополагающие схемы общественного устройства.
Участие Петера в судьбе сербов — шаг человека справедливого, и встать на защиту народа униженного и притесняемого было, несомненно, поступком не менее утопичным, чем подвиги Дон Кихота. Да и можно ли быть гуманистом, не обладая чертами Дон Кихота, Рыцаря печального образа?! Едва ли!
Когда Югославия — страна, которая граничила с бесконечностью, как считал юный Хандке, — была стерта с географических карт, он не смог вымарать ее из своего сердца. Клубы пыли, что поднялись над разрушенной Берлинской стеной, еще стояли над нашими головами, а Югославия уже трещала по наметанным швам. Закройщики этой беды вовремя позаботились о том, чтобы никто не остался без оружия. Был разграблен арсенал Тито, и, кроме того, во время гражданских противостояний, со значительной финансовой помощью из-за рубежа, на территорию страны ввезли тяжелое оружие для очередной братоубийственной войны.
[1] Плотин. Эннеады. Первая Эннеада / Пер. Т. Г. Сидаша. — СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2004.