Читать книгу «Мятежный ангел» онлайн.
— Этого он не сделает, но сейчас его мысли устремлены в прошлое, ему вспоминается австрийское посольство в Сараево!
Петер переступил порог австрийского посольства в Сараево четырнадцать лет назад; тогда его принимал дипломат Валентин Инцко. Это было время настойчивых попыток открыть правду о войне в Боснии и Герцеговине. Петер назвал ее братоубийственной и на страницах «Цайта» обвинил Германию в том, что она разожгла этот конфликт, выступив на стороне Хорватии. Он не высказывался ни против боснийцев, ни против хорватов, ему нужна была истина, и он не предполагал, чем поплатится впоследствии за свои слова. Ему удалось добиться приема у Инцко через сестру посла, за которой он ухаживал еще студентом.
Густел привычный сараевский туман, и город жил без звукового образа, созданного Андричем в «Письме, датированном 1920 годом». Тогда с одинаковыми интервалами слышался звон колоколов православной церкви, вслед за ним гудели колокола католиков, а потом наступал черед отрывистого боя городских башенных часов. В многонациональном городе все звуки перекрывались голосом муэдзина, транслировавшимся с минарета. Эхо его призыва распространялось, как туман, а утреннее солнце все не решалось пробиться сквозь мглу и показывалось лишь изредка. С вершины Требевича внезапно падали яркие лучи и, врываясь в окно посольства, касались лица Петера.
Петер сопоставлял сведения посла о трагедии в Боснии и Герцеговине с фактами, собранными им самим как очевидцем событий. И хотя он знал, что точка зрения Инцко на человеческие страдания должна отчасти отражать официальную политическую позицию Австрии, он тем не менее хотел оспорить эту точку зрения свидетельствами, добытыми им в районе Сребреницы:
— Как могло случиться, что в Кравице погибло больше трех тысяч сербов, в Скелани — пятьсот и об этом нигде даже не упомянуто? Равно как и том, что сараевские сербы стали жертвами побоища в Казанах? И что тысячи мирных жителей убиты в многонациональном городе. Упомянуты ли где-нибудь эти тысячи? Сараево подверглось блокаде, но не осаде, и волонтеры беспрепятственно снабжали людей продуктами.
Посол отвечал в основном фразами вроде «не уверен», «возможно», «у меня нет таких сведений…» Петер понял, о чем говорил учитель немецкого из Баина-Башты: аргументы здесь под стать сараевскому туману, который спускается на город, следуя законам природы, а потом вдруг рассеивается, но даже тогда истина остается скрытой во мгле. До Истины здесь доискиваются чужаки! Осажденный город, похоже, стал символом, инструментом воздействия на общественное мнение, оправданием бомбардировок, к которым в конце концов прибегли США — быть может, не только чтобы покарать сербов, но и доказать, что в Европе всем продолжают заправлять американцы?
Когда туман рассеялся, взгляд на город подарил совсем новое ощущение. Улочки, зажатые меж домов, казавшихся копиями византийских построек в Стамбуле — с той лишь разницей, что стамбульские дома окружены палисадниками, — спускались по крутым склонам, набегая друг на друга, и вели к небоскребам и многоэтажкам, построенным во времена Югославии Тито. Там, где теперь струится река, раньше бежал бурный поток, он мчался через ущелье, — тут-то и возник город, сквозь центр которого петляли лишь две улицы. Дальше, в Марьином Дворе, сохранились постройки годов австрийской оккупации, а рядом высились небоскребы — одни выросли в мирное время, другие после войны девяностых и появления первых боснийских миллионеров. Позади теснились дома под стать этим небоскребам, довольно высокие, и они тоже спускались с двух холмов, где раскинулись Кошево и Горица, и так до самого центра города, который напоминал сироту, выраставшего на обломках Османской, а затем Австро-Венгерской империи. В таком городском ландшафте и сам Петер походил на сироту, был один-одинешенек.
Во время войны девяностых город обступали не только холмы и сербские отряды. Сараевская долина широка. Пересекая ее, можно доехать из района Грбавица до аэропорта. Какая сила способна была задержать сорок тысяч солдат, завербованных Алией?[11] Если им не удалось пробраться через близлежащие горы, то как могли они не пройти, грохоча, по сараевской долине? Кто-то остановил их? Так же странно то, что режиссер Адемир Кенович смог поехать в Париж на свадьбу актера Жана-Марка Барра и вернуться обратно в Сараево… Почему тот, кто доставил этого сараевчанина в Париж и привез его обратно, не смог прорвать блокаду? Наверное, страдания замкнутого в кольцо города напоминали катарсис на театральной сцене, с которой блокада должна быть снята лишь в урочный час? Как в этом хаосе могли погибнуть три с лишним тысячи сербских мирных жителей и более пятнадцати тысяч покинуть город? Некоторые утверждают, что так происходило «этническое самоочищение» — этот термин придумали газеты «Ле Монд» и «Нью-Йорк Таймс», говоря о хорватских преступлениях и злодеяниях в Краине. Тем утром в резиденции австрийского посла прозвучало мало ответов.
— План сербской армии состоял в том, чтобы очистить территорию и оттеснить мусульман на сто километров от Дрины! — сказал Петеру Инцко.
— Вы видели этот план?
— Нет, но так говорят.
— О столь важных вещах нельзя просто говорить. Если этот план и в самом деле был, то как могло случиться, что в первые три месяца именно из Сребреницы исчезли сербы — одни бежали, других перебили, причем после истребления сербов в Зворнике?
Это век злодеяний, правда о которых признается лишь для того, чтобы потрафить Выгоде, а не доказать Истину; это эпоха смонтированных страданий, а когда приходят страдания настоящие, они становятся лишь звеном череды подстроенных событий, где главные жертвы — народы, втянутые в военные игры. Так на протяжении долгих лет гибли сербы в Косово и Метохии.
В Великой Хоче, что в Косово и Метохии, Петер не завел ни с кем знакомств. После того как он несколько раз побывал в Сербии, его приезды сюда стали частью обязательной ежегодной программы: он упорно придерживался сербских меридианов. После того как Срджан Петрович, у которого Петер остановился в Великой Хоче, узнал из теленовостей, что его друг получил Нобелевскую премию, он стал с гордостью показывать всем комнату на первом этаже, где ночевал лауреат.
— Он просыпался раньше всех нас, — говорил Срджан, — в пять утра, и писал, пока не светало. Мы все еще спим, а он тем временем успевал написать все и отправлялся на поклон к нашим святыням, ходил по монастырям, ставил в церквях свечи, рассказывал о том, как его поразила икона Богородицы Левишки.
О своем знаменитом госте Срджан рассказывал со всей серьезностью и ни разу даже не улыбнулся в телекамеру, хотя сербам свойственна улыбчивость. Мало где на свете люди приходят в такой восторг, когда в их доме гостит человек, уважающий их народ, и мало где незнакомцев принимают так радушно, как в Сербии.
У Петера всегда есть множество причин отправиться в Сербию, и он пообещал приехать сюда снова; наверное, при очередной встрече лицо Срджана озарит улыбка. Правда, после известия о присуждении Петеру Нобелевской премии «шиптары», то бишь албанцы, запретили ему въезд в Косово.
Между тем сербские анклавы в Косово превратились в настоящие гетто, так что лицо Срджана будет лишено улыбки до тех пор, пока в Космете не наступят лучшие времена. Однако перемены не придут, если не возобладает истина: Грачаница и Дечани, церковь Богородицы Левишки, затопленная фреска с изображением Елены Анжуйской — не только наше дело и не просто невидимые свидетельства прошлого, сокрушенные пушечными ядрами, погубленные временем и людским равнодушием.
Косово и Метохия связаны со всеми уголками света, это не малозначимые отметки на карте, но места, где время останавливается, так же как его останавливает и великая литература; ничего подобного не сделать даже ветрам, прилетающим отовсюду, веющим миллионы лет и редко меняющим нрав.
Домочадцы Срджана еще не успели проснуться, а Петер уже побывал в церкви Богородицы Левишки; но все обстояло совсем не так, как Срджан рассказал потом журналисту с «Радио и телевидения Сараево». Петер действительно был в церкви, но затем следы его затерялись. Никто не знал, куда он подевался. Никто, кроме небесно-голубого спутника, который, подобно Петру Апостолу Спелеологу, все время следил за воздушными потоками и радовался, открыв правду о том, как их невидимые глазу завихрения и слои соприкасаются и сталкиваются друг с другом. В мире ветров холодные потоки и теплые массы по-разному влияют на общую температуру воздуха, холодные течения стремятся вниз, а тепло, наоборот, поднимается — так же воспаряет душа художника, охваченная божественным трепетом. В такие моменты внутреннему взору Петера всегда представали картины Казимира Малевича, который видел в красках, как соприкасаются и расходятся разноцветные воздушные потоки. Они не выстраивались параллельно, один за другим, но, кружась, взмывали и скатывались со склонов гор, текли вниз, и только в долине Косово успокаивались, коснувшись плодородной земли, и, замерев, ждали ночи.
Тем утром Петр Апостол Спелеолог, помимо прочих важных вещей, сделал заметку о том, что выживание Косово — показатель способности к выживанию всей христианской культуры и что Косово — это европейский Иерусалим, священное место и памятник истории, пусть даже крестоносцы уже не ходят этими путями! Они построили в Косово военную базу. Косово связывает со всеми уголками мира сеть тайных извилистых троп длиной в тысячи километров. Подобно Ницше, Петр Апостол Спелеолог полагал, что времени нет, а есть только вибрация, вспышка мысли, каких было много в жизни Петера; его мысль обосновывала необходимость очередной поездки. Когда ветер успокоился и лишь цветки тысячелистника еще дрожали, покачиваясь из стороны в сторону, а высокая трава и бурьян поникли вдоль дорог, в жилах Петера забурлила кровь. Он вмиг оказался на середине каната, который на этот раз тянулся в прошлое.
В газетах Призрена писали, что местный почтальон заметил издалека стройную фигуру человека, шаг за шагом преодолевавшего расстояния меж деревянных столбов и электротрансформаторов.
Почтальон едва не упустил руль своего мопеда, кое-как выправил его, чуть не скатившись в овраг, и нажал на газ; ему казалось, он удирает от призрака. Он рассказал эту историю Срджану, но канатоходец был уже далеко, и в тот вечер, когда они все вместе в доме Срджана потягивали белое вино, почтальон не узнал Петра Апостола Спелеолога. Ему даже в голову не пришло, что он сидит рядом с тем самым призраком, по вине которого утром едва не свернул себе шею. И Срджану тоже не пришло в голову, что почтальон мог повстречаться с его австрийским другом.
Эта странная выходка и невероятное происшествие в Космете произошли как раз тогда, когда на первом этаже дома Срджана готовился завтрак. Софи безмятежно пила кофе, и ей не у кого было спросить, где Петер. Ушел — придет. Хозяин не говорил ни на одном иностранном языке, но, когда жена Петера указала на бутылку ракии с крестом внутри и Срджан привел ее в свою мастерскую, расположенную на повороте дороги чуть выше дома, слов и не понадобилось. Пинцетом он опустил в бутылку выточенные бруски тисового дерева и сложил из них крест. Все было понятно: сперва в бутылке оказывался крест, а потом уже ракия.
Убежденный, что солнце над Косметом тем утром всецело принадлежало ему, Петер воскресил в памяти образы, которые История скрывала на протяжении веков: он знал, что во времена императора Стефана IV Душана Метохия была связана с Афоном и с монастырем Хиландаром. Петер увидел все, что хотел увидеть.
Он увидел римских легионеров, сына императора Константина и его двоюродного брата Юлиана — тот спешил на помощь разбитым галлам, которых готы после падения Рима вытеснили с земель к востоку от Рейна. И в тот же миг перед его глазами простерлась тундра, заполоненная османскими всадниками, которые идут на Буду в союзе с Соколлу Мехмед-пашой. Лента времени продолжает развертываться, и ничего уже не прочесть на ней, она бежит, словно река из образов.
Тем утром Петер не увидел лишь братьев своей матери на Восточном фронте, после того как солдаты Красной армии штурмовали Берлин. Время — это чудо, однако дорожные знаки не лукавят: неожиданно они указали ему затопленный дворец Елены Анжуйской и пыль, летящую из-под копыт конницы Фридриха Барбароссы. Петер увидел то, чего нельзя было не увидеть. Его мучило сомнение: войти ли в разрушенные ворота Константинополя после того, как в 1204 году там побывали крестоносцы, и после страшнейшего разорения, какое совершили западные христиане, вышедшие в поход, чтобы помочь своим братьям, христианам Востока. Быть может, как раз тогда зародилась идея, воспринятая современными крестоносцами, которые под знаменем гуманизма разорили полмира? Точно так же в 1204 году под предводительством венецианского дожа Дандоло крестоносцы разграбили Константинополь, убили своих восточных христианских братьев и забрали у них все до последней унции золота. Но тем утром Петер был не в силах переварить зрелища таких злодеяний. Зачем ему открывать ворота Константинополя, когда здесь, прямо у него на виду, в Косово и Метохии современные крестоносцы творят то же самое? И чем еще объяснить его приезд в Косово и Метохию, если не стремлением быть свидетелем разорения, неприкрытого насилия и вынесения приговора сербскому народу?
На какие дорожные знаки смотрел Петер, когда срастался душой с нами? Это не важно; в этом путешествии он понял, что имел в виду Гёте, говоря Вуку Караджичу: «Народ, слагающий стихи о том, как разговаривают звезды, заслуживает лучшей участи в Истории!»
По стопам Иво Андрича
У входа в Академию — трехэтажное барочное здание, которое стоит на короткой улочке, где крыши домов обращают взор к небу, даже когда идет дождь, — я тоже задираю подбородок — уж не Иво ли Андрич предстает моему взору? В изумлении Иво разводит руками и недоверчиво, но деликатно спрашивает, правда ли вся эта история с вручением Нобелевской премии, быть может, здесь путаница или подвох? Он намекает и на то, что Союз писателей Югославии остался «в твердом убеждении», что оба кандидата, выдвинутые на Нобелевскую премию в 1957 году, — Мирослав Крлежа и Иво Андрич, — «писатели высшей пробы и мирового масштаба». В литературных кругах Европы произведения Андрича были куда более заметны, чем творчество Крлежи, и потому его шансы на победу казались выше; сложность состояла в том, что претендентов было двое, а точнее, препятствием виделось то обстоятельство, что Крлежа всегда опережал Андрича. Об этом свидетельствуют, в частности, слова Харри Мартинсона, шведского академика, философа и писателя: «Оказалось, что вручить премию по литературе двум авторам в один и тот же год невозможно (такое случалось лишь раз); вдобавок, чтобы рассмотреть вопрос совместного вручения премии, потребовалось бы еще четыре года или даже пять лет, поскольку Крлежа не на слуху и нужно еще прочесть его, а это довольно сложно, ведь его мало переводили».
[11] То есть Алией Изетбеговичем, бывшим председателем Президиума Боснии и Герцеговины.