Тогда Эд снова подошел сзади. Снова закрыл мне глаза.
— Представь, — сказал он, — ты староста деревни, который временами получает письма от своей новой подружки. Ты можешь перечитывать эти письма, когда захочешь, ведь твоя жена не умеет писать и читать. Где ты будешь хранить эти письма?
— Это должно быть где — то рядом к моей постели, — сказала я, — так, чтобы, лежа перед сном я могла читать.
— Хорошо.
— Но и не на видном месте, ведь мало ли, нагрянут гости и увидят.
— Дальше.
— Где — то рядом с кроватью, но не на видном месте… — пробормотала я, — подушка!
Когда я открыла глаза, Эд уже доставал стопку писем из — под подушки старосты.
— Милый мой, я так тоскую без наших встреч, — начал читать он наигранно высоким голосом, — где ж ты, голубок мой ненаглядный, как ты без меня, — посмотрел на меня, — ты тоже такие любовные письма пишешь?
— Не пишу, — сказала я и взяла у Эда одно письмо, — жду тебя на рассвете на нашем месте у озера… что мы ищем?
— Про убийство. Или про личность этой подружки. Но лучше про убийство, чтобы письма стали уликами.
И мы читали, сидя на кровати старосты, Эд читал одни письма, я другие. В основном там было про любовь, про скучание, иногда попадались стихи.
— Эд, как тебе, — сказала я, — ты мой огонь, в ночи бессонной, мой воздух и моя любовь. Я нашей встречи жду покорно, мы будем вместе, как прольется кровь.
Эд повернул на меня голову, смущенно улыбнулся.
— А начиналось все, так хорошо, — сказал он, — но вряд ли это сойдет за доказательство в суде. Хотя… — задумался, — дай — ка сюда.
И я подала письмо.
— Она ведь буквально говорит, что ждет — не дождется убийства.
— И я о том же.
Эд нахмурился, потряс головой.
— Нет, все — таки — это не может быть уликой, не может.
Послышалась возня с дверью. Староста вернулся! Мы спешно засунули письма обратно под подушку. Надо было спрятаться, но куда… Куда?..
Эд потащил меня под кровать. Мы лежали рядом. Он и я, близко — близко, и надеялись, что староста не станет заглядывать к нам, что староста нас не заметит и быстренько уйдет.
Скрип. Староста поднимался по лестнице. Мы с Эдом переглянулись, сдерживая улыбки. Сердце колотилось. Мы прячемся. Мы под кроватью. Мы с Эдом вдвоем. Вместе. Рядом. Так близко… Увидели обувь старосты. Обувь? Разве в деревенских домах не принято переобуваться. Раз он не переобулся, значит спешит. Значит, сейчас заберет что — то и уйдет. Староста покопался в верхнем ящике комода, взял бумаги и пошел на выход. Задержался. Тут задержалось и мое сердце, и дыхание. Сейчас заметит. Заметит… Но староста посмотрел на стену. На картину. На портрет матери.
— Спасибо, мама, что помогаешь даже после смерти, — сказал он и удалился.
Снова шаги. Мы с Эдом вылезли.
— Он благодарил портрет? — ухмыльнулась я.
— Пошли, надо проследить. Держу пари, староста поехал к своей подружке.
В окно мы видели, как староста скакал на коне. Быстро. Раз. И исчез из виду.
— Не успели, — Эд зажмурился и глубоко вдохнул.
— В письмах то и дело говорится об озере, — вспомнила я, — говорится, что это их место. Так может…