— Пойдемте-ка отсюда, — пробормотал я друзьям и поспешил вниз.
— Получается, Тартар — это точка пересечения всех религий? — проговорила Ника, широко распахнутыми глазами разглядывая все вокруг. — И каждая лестница… Это спуск в ад?
— Не похоже на точку пересечения, скорее на место запараллеливания, — хмыкнул я. — Любопытно, а визу тоже все поделено на сегменты?..
— А мне интересней, кто атеиста вниз сопроводит, — признался Эрик. — Надрывается ведь, бедняга…
— По-моему, в отличие для остальных, которым еще спуститься надо, он уже вполне себе в аду, — хмыкнул я. — Такая ломка сознания… Интересно, а все атеисты сюда попадают?
— Только те, кого в другие места не берут, — подал голос Оракул. — Обычно они со всем своим неверием вполне укладываются в ту или иную систему морально-нравственных норм и правил.
— И как? Там они не протестуют? — поинтересовался я.
— Некоторые — еще как, — вздохнул наш всезнайка. — Но недолго. Белые одежды и слова «ты избранный» действуют безотказно и на живых, и на мертвых во все века…
Так, беседуя о всевозможных адах и раях, мы спускались все ниже и ниже. Лестницы изгибались, как хотели, вопреки логике и здравому смыслу, то удаляясь друг от друга, то снова сближаясь. Из-за всех этих загибов и ощущения безграничности пространства начинала кружиться голова. Я впервые осознал, как, должно быть, сходит с ума вестибулярный аппарат и человеческое сознание где-нибудь в космосе, впервые очутившись в состоянии невесомости, когда понятия «верх» и «низ» теряют значение. Вот и здесь иногда проклятые белые лестницы начинали раскачиваться у меня перед глазами, и я присаживался на ступеньку, придерживаясь рукой незыблемой тверди у себя под задницей и убеждая голову, что, если эта лестница куда-то спускается, значит, где-то там все-таки есть какая-то твердь.
Другие тоже время от времени присаживались, вытягивали ноги вперед и просто отдыхали, прикрыв глаза.
А я вот глаза закрывать опасался.
— Жуткое место, — шепотом проговорила Ника, остановившись рядом в момент моего очередного отдыха.
— Если я все правильно понимаю, это только преддверие. Самую веселуху мы еще даже в профиль не видели.
— У меня уже колени болят, — буркнул сверху Рыжий, медленно ступая по ступеням. — И ведь хоть бы перила были, а! Издевательство какое-то…
— В самом деле, и как только они в Тартаре не подумали об удобстве посетителей? — усмехнулся Эрик.
Я рассмеялся.
— А знаешь, что самое смешное? Что сказал об этом ты, наш Графыч с неизменной дюжиной белоснежных кружевных платочков в походном мешке! До сих пор помню, как нам велели собрать все самое необходимое, и ты в первую очередь на рынке искал носовые платки!..
— И что? А еще я путешествую с бритвой, сменой белья, мылом и душистой водой для умывания, — с тонкой улыбкой ответил он. — Это элементарная чистоплотность, привитая хорошим воспитанием. А вот ожидать комфорта в Тартаре, как минимум, странно. В конце концов, мы идем туда, откуда вообще-то не возвращаются. Ни люди, ни боги.
— Тебе повезло, что ты не пастафарианец, — фыркнул Рыжий. — А то у них душнил, говорят, в ад отправляют.
Эрик покосился на него смеющимся глазом.
— Для начала неплохо бы определить, кто такой этот самый «душнила». Тот, кто душится душистой водой? Или человек, от амбре которого всем хочется удушиться?..
— Это человек, задающий такие вопросы!
Рыжий выдвинулся в авангард всей нашей группы — и исчез!
Разом умолкнув, мы все вытаращились на пустое место, где только что был Рыжий.
— За ним, быстрей! — скомандовал я, и мы бросились по лестнице вниз, обгоняя друг друга.
Шаг, еще, и еще один — и вдруг картинка вокруг изменилась.
Мы оказались в маленькой комнате с облезлыми зелеными стенами, крашеной дверью и письменным столом в середине.
За столом сидела женщина в красной косынке и строгом черном костюме с длинной юбкой.
Перед столом, переминаясь с ноги на ногу, стоял наш Рыжий, живой и здоровый.
Сурово взглянув на нас поверх больших круглых очков, женщина заявила: