— В какой момент остановился?
Звучу жалобно. В какой-то момент всхлипываю. Должно стать хоть на миллиграмм легче от того, что красная линия не была пройдена, но становится только невыносимее, что ради стопа приходилось прилагать усилия. В нормальных семьях такой вопрос даже не стоит. Нет — и точка.
— Поля…
— Что, Поля? Когда? Когда перевозил шмотки?
Наиль качает головой, а я теряюсь в догадках. Позже? После кальяна?
— Как это было? Ты её уже раздел? Поцеловал? Вручил ей член? Чтобы не обижалась — трахнул хотя бы пальцами?
Когда пытается притянуть меня ближе, чтобы прекратить и заткнуть — я выставляю ладони вперёд и решительно отталкиваю.
В ноздри вбивается запах кожи, парфюма и крови. Дикая смесь. Ненормальные эмоции и чувства. Адский накал и агония. За всем этим последует одна маленькая мучительная смерть.
— Не трогай. И не отвечай — лучше молчи.
Мои просьбы не действуют. Я не слабая, просто муж во много раз сильнее. Пресекает любое сопротивление, притягивает.
Я что есть мочи дёргаюсь и изворачиваюсь, но тщетно. Ни хочу ни тепла, ни близости. Ничего больше. Меня нечем наполнить. Я пустая, вот честно.
— Мне неприятно, Иль! Пусти! Пусти, слышишь!?
Слёзы срываются и катятся по щекам, а в груди разрастается бездонная чёрная дыра, которая всасывает последние остатки хорошего.
Я сжимаю зубы до хруста. Замахиваюсь. Смотрю с ненавистью. Осознаю, что муж зеркалит мои же поступки, но кто сказал, что мне от самой себя ни разу не тошно?
— Я мудак, согласен. Ну давай, бей. Хочешь же? Бей!
Голос Наиля звучит, будто под водой — глухо и отстраненно. Доводит, подначивает.
Я чувствую, как кровь приливает к лицу. Как вздуваются вены на висках. Как горло стискивает огромная обида.
Поддаюсь. Поднимаю руку, целюсь. Завожу за голову и бью.
Последнее, что вижу, прежде чем разорвать зрительный контакт — горечь и сожаление в глазах мужа.
Если он мудак, то кто я? Понятия не имею.
Тишину комнаты разрывает звонкая сильная пощёчина. Я никогда не замахивалась на мужа. Даже в планах не было. Он на меня тем более — не так воспитан.
Наши отношения были лёгкими и беспроблемными, а сейчас я не испытываю даже грамма вины за то, что вложила в удар максимум из возможного.
Это очень плохо, да?
Ровные чувственные губы, которые я обожала зацеловывать, заметно дёргаются и кривятся в улыбке. На щеке остается красный отпечаток моей руки.
— Легче?
Наиль не двигается и продолжает стоять передо мной с часто вздымающейся грудной клеткой.
Я не знаю, что чувствует он, но мои реакции пугают. В них доза утешения и удовлетворения. В них ясное осознание того, что у нас больше не получится. Правда. Мы собираем осколки, а они, сука, не клеятся и отваливаются. Напрасная и каторжная работа.
— Можешь больше не сдерживаться — выеби её как следует. Уже можно. Уже похуй.
Новый виток разговора поднимает очередной шторм за рёбрами. Я вспоминаю, что нахожусь в плотном кольце крепких рук и отчаянно пытаюсь вырваться.
— Поля, заткнись!