Правды. Разоблачения. Развода. Перемен. Но больше всего — ошибиться и перепутать по-настоящему значимое и важное с чем-то другим.
— Вы помирились?
Я поднимаю голову и дёргаю уголками губ. Прямой намёк-вопрос вышибает из лёгких весь воздух. И никакая дыхательная техника, сука, не работает.
Мы пытаемся с Наилем делать шаги навстречу друг другу. Ступая голыми ступнями по битым осколкам. Закрывая глаза на ошибки и слабости. Создавая кривую иллюзию того, что за пределами семьи никого важного и значимого больше нет. Ни Саши, ни Насти. Правда, не всегда получается.
— Кто тебе сказал, что мы поругались?
Саша хмыкает и одаривает меня улыбкой. Если бы я не знала его, как облупленного, то подумала бы, что искренней, но нет.
Он делает шаг вперёд. Забирает у меня из рук салфетки. Задевает пальцами сверхчувствительную кожу и цепко открыто смотрит.
Я чувствую озноб по всему телу. Наверное, Журавлёв хочет спросить, что же я тогда делала у него дома, благочестивая жена и мать, если между мной и Наилем всё ок, но улавливает, что не стоит. Помимо того, что я его читаю, это действует и в обратную сторону.
— Марина сильно на тебя похожа.
Качаю головой, будто не веря.
— Ты первый, кто об этом сказал. Она копия отца.
Мне кажется, озвучь Саша ровно противоположное, я бы тоже протестовала и спорила, потому что иначе сейчас не могу.
Потому что не просила. Потому что ни к чему. Потому что нервничаю. Потому что в данный момент мы не делаем ничего предосудительного, а за грудной клеткой гораздо болезненнее давит, чем два дня назад. И волнами накатывает то стыд, то совесть. В первую очередь перед самой собой.
— Улыбка твоя.
Вздёргиваю плечами, отворачиваюсь. В конце концов, соглашаюсь:
— Пусть так.
Спустя сто метров я отвлекаюсь на Мышку. Открываю бутылку воды, помогаю вымыть руки. По-доброму причитаю, что сильно испачкалась.
Саша видел меня разной. Очень-очень. Раздраженной, сломленной, страстной и раскованной, но сейчас, в роли заботливой матери — в первый раз. И я так же впервые рядом с ним чувствую себя на несколько позиций беззащитнее и слабее.
— Мам, а можно мне в верёвочный парк?
Мои реакции слегка заторможены. Обычный, казалось бы, вопрос, я пытаюсь переварить несколько долгих секунд.
— Да, конечно. Не испугаешься?
— Это ты боишься высоты — не я.
Кивнув, чувствую на себе взгляд. Тру щёку, показывая, что мне неприятно. Стужа вдруг сменяется прежней невыносимой жарой, которая на контрасте с холодом образовывает капельки пота по позвоночнику.
— Точно. Это я трусиха — не ты.
Заплатив за аттракцион безналом, внимательно слежу за тем, как Мышке цепляют на голову шлем, а на талию и бёдра крепят защитные ремни и тросы. После короткого и понятного инструктажа — запускают на маршрут.
— Когда мне было пять лет, мать много работала по сменам, а отец таскал меня с собой по делам. Помню, мы заехали якобы по работе к какой-то милой доброй девушке. Меня накормили и отправили рисовать, чтобы не отвлекала. Поначалу было довольно увлекательно, а потом наскучило. Я вышла из комнаты и собственными глазами увидела, как папа чересчур ласково трогает свою «подругу», с которой и я хотела дружить. Знаешь, в голове был полнейший диссонанс.
Упираясь спиной о дерево, запрокидываю голову. Делюсь сокровенным.
— Позже я рассказала об этом маме. Был грандиозный скандал с выяснением отношений. Да не один. И знаешь что? Мать простила отца и сделала вид, что ничего и не было, а вот со мной он так и не смог нормально общаться. Всегда вёл себя холодно и отстраненно. Наверное, потому что не простил.
Это сейчас я понимаю, что отец сам проебался. Не я. А тогда — происходящее казалось почти что концом света.
— Я достаточно вменяемый, Поля, — произносит Саша. — И, конечно же, не собираюсь трогать тебя на глазах у дочери, как бы ни хотелось.