Она пыталась смотреть ему в лицо, но взгляд почему-то помимо воли Марьяны сползал ему на шарф – серо-бежевый, в тонкую, едва заметную клетку.
– Ты же говорила, что принимаешь таблетки, – раздался, наконец, его спокойный голос.
Какая удачная расцветка шарфа.
– Я… – Марьяна повела плечом, будто ей что-то кололось. – Я их и в самом деле принимала. Просто в то время мы с моим врачом меняли одни таблетки на другие. И именно в этот момент… все и случилось.
– Ясно, – как же хорошо, когда человеку рядом с тобой все ясно. Вот Марьяне ни черта не ясно. – А почему я оказываюсь последним человеком, который об этом узнает?
– Почему последним? – Марьяна чувствовала, что вот эта блаженная тупость играет с ней злую шутку. И что-то важное, то, что происходит прямо сейчас в их разговоре с Германом, от Марьяны ускользает.
Хотя, может, этого важного и нет.
– Костя знает о том, что ты ждешь ребенка, уже некоторое время. А я – узнаю только сейчас.
– Это… это произошло случайно, – Марьяна кашлянула. – Я имею в виду то, что Костя узнал. Я не… не собиралась ему сообщать, конечно же.
– Конечно же, – процедил Герман. – Мне тоже – конечно же?
Незаметная серо-бежевая клетка стала почему-то расплываться перед глазами.
– Марьяна! – голос Германа звучал громче. И в нем наконец-то прорезались эмоции. Только совсем не те, которых хотела Марьяна. – Почему ты не сказала мне? Почему не сказала сразу?
– Ты… – говорить получалось медленно. Словно после наркоза. – Ты ведь все равно не хотел… этого ребенка. Помнишь утро в день твоего отъезда?
– Я такого не говорил.
– Ты не стал этого отрицать.
– Не надо додумывать за меня!
Марьяна вздрогнула от его резкого тона и громкого голоса. Она пыталась заставить себя поднять взгляд и посмотреть Герману в лицо. Но у нее это никак не получалось.
– Марьяна, посмотри на меня.
Медленно и тяжело, словно преодолевая невидимое сопротивление, словно воздух стал густой и вязкий, как кисель, Марьяна подняла голову.
Она сейчас не понимала ничего. Кроме того, что напротив нее стоит любимый человек. Отец ее ребенка. Стоит и смотрит сердитым и колючим взглядом.
– Марьяна, нашему ребенку внутри тебя уже два месяца! Почему я узнаю об этом только сейчас, да еще вот так?!
Марьяна не смогла бы ответить, даже если бы захотела. Кисель, что был снаружи, теперь оказался у нее во рту, забил все, так, что языком не шевельнуть. А Герман перед ней вдруг стал расплываться. Раздваиваться. Вот он такой, каким был утром – в синих трикотажных штанах и с голым торсом. А вот, рядом, еще один – такой, как сейчас – в пальто и серо-бежевом шарфе. Вот появляется еще третий, он…
Третьего Марьяна разглядеть не успела. А вот Герман успел. Подхватить успел.
А дальше – сплошная вата. Сквозь которую Марьяна едва слышала мужские голоса.
– Батя, ты что натворил, я вас на пять минут двоих оставил!
– Костя, вызывай скорую.
– Какая к черту скорая, она когда приедет! Вон клиника. Давай туда.
– Вверх по лестнице?
– Да!
И Герман несет ее вверх по лестнице. И отчего-то дурацки и не к месту вспоминается седьмое небо. И сквозь вату пробивается только одна ясная мысль-мольба-требование: «С ребенком… с ее девочкой... все должно быть в порядке. Пожалуйста!!!».