– Марьян, поехали домой.
Это его «домой» – не «к тебе домой», не «ко мне домой» – едва не подкосило ее окончательно. Марьяна судорожно вздохнула, пытаясь хоть как-то прийти в себя.
– Халаты мерить?
– И это тоже.
Марьяна заставила себя резко отступить. Но не смогла заставить себя отвести взгляд от лица Германа. Какие у него впалые щеки. И острые скулы. Сейчас сходство отца и сына было практически фотографическим.
– Ты теперь выглядишь моложе меня, – пробормотала Марьяна.
И тут произошло невозможное. Или очень редко. Герман широко улыбнулся и даже коротко хохотнул. У него оказалась невероятно красивая улыбка и шикарный густой смех.
– Давай ты просто сравнишь – с каким тебе нравится целоваться больше: с бородатым или гладко выбритым? И я подстроюсь.
В этот момент Марьяна вдруг остро и отчетливо ощутила – не головой, а чем-то другим – что означает избитое выражение «сходить с ума». В смысле, сходить с ума по кому-то. По мужчине. Ей казалось, что это все для экзальтированных барышень прошлых веков. Но… Но она сама сейчас чувствовала, что сходит с ума. По Герману Тамму.
Марьяна оглянулась на свою машину и почувствовала, как рука Германа обхватил ее ладонь.
– Надо будет – машину пригонят. Поехали, Марьяна.
– Целоваться?
– И это тоже.
***
– Мне кажется, я тебе изменяю… – прошептала, задыхаясь, Марьяна, когда они, наконец, смогли прерваться в поцелуе. Прямо у входной двери.
– С кем-то это? – судя по тону и выражению глаз, Герман шутки явно не понял.
Глава 13.
– С кем – с кем… – она провела ладонью по его гладкой и еще чуть прохладной щеке. – Изменяю тебе с тобой! Эта ваша борода – эффективнее сотни пластических операций! Раз – и вообще другой мужчина.
– Этот другой мужчина тебе не нравится? – неожиданно серьезно спросил Герман.
– Очень нравится, – Марьяна снова провела кончиками пальцев по острой скуле. – Но предыдущий мне обещал семь халатов. Где они?
– После получишь.
***
Он не представлял даже, насколько соскучился по Марьяне. Он и слово-то это знал раньше только в теории. Что так бывает. Но когда она, всхлипнув, бросилась к нему и прижалась – тогда что-то резко обрушилось внутри. Как будто сошла какая-то внутренняя лавина, ободрав все до другого, нижнего слоя. Или вскрылся на реке лед и понесся, оставляя за собой вместо белой ровной твердой поверхности – глубокую воду.
Такие внутренние катаклизмы были для него чем-то совершенно новым, как с ними справляться, Герман не представлял. Но инстинктивно чувствовал, что самое важное сейчас – не выпускать причину этих изменений из рук. Да это и невозможно.
Ему без Марьяны сейчас просто невозможно быть.
Наверное, именно поэтому он почему-то, несмотря на свое практически вошедшее в неконтролируемый штопор после более чем двухмесячной разлуки нетерпение, позволил Марьяне перехватить инициативу. Она раздевала его. Он раздевал ее. Потом все же оказался на спине и…
И вдруг глупо и вроде бы некстати вспомнился тот разговор про эскортниц. И тут же вылетел из головы, когда ее горячие и нежные губы заскользили по его груди. Все ниже и ниже. И тут внутренняя катастрофа приобрела масштаб настоящего катаклизма.
Он потерял себя. Потерял совсем и окончательно. Даже не думал, что такое возможно – настолько отдаться и раствориться в прикосновениях женщины. В ее ласке – сначала нежной, потом смелой. Настолько смелой и откровенной, что…
В какой-то момент искра осознанности все же прошила его насквозь пропитанное наслаждением сознание, и Герман будто со стороны увидел и услышал.
Собственные стоны. Хриплое «Пожалуйста…». Как приподнимаются его бедра и путаются его пальцы в светлых волосах. Будто, сбрив бороду, он что-то еще с себя снял. И все стало таким… таким острым, почти болезненным. Германа наполняло что-то, чему было невозможно тесно внутри.