— Лекарь. Отец Левитус по два раза на дню захаживал. И даже сам аббат каждый день приходил. Тут все за вас переживают. Ах, да, забыл сказать. Сам граф приезжал с господами.
— Молодой граф?
— Ага, приезжали. Зашли, пошептались с аббатом, спросили у меня, не нужно ли чего.
— Ну, а ты?
— А что я? У нас, вроде, есть все. Аббат велел давать все, что нужно. Велел беречь вас.
— Беречь?
— Ага, говорит, береги своего господина и молись.
— И ты молился?
— Да по пять раз на дню. А вы как себя чувствуете, господин?
— Не знаю.
— А есть хотите? Я вам молочка принес.
— Нет.
— Да как же нет? Вы неделю не ели ничего. На вас одни глаза остались.
— Ты лучше давай езжай в замок да посмотри вещи мои, коней поверь.
— Так, что, уезжать будем?
— Будем. Как на ноги встану — так поедем.
— Ну, что ж, хорошо, господин. Сейчас поеду.
И тут волков вспомнил про дочь барона. Конечно, она не могла приехать и проведать его, но он все-таки спросил на всякий случай:
— А еще никто не приезжал?
— А, точно! — Вспомнил Еган. — Бродяга ваш приезжал, этот Сыч. Вчера приехал, так тут и остался, вас дожидается.
Конечно, Волков рассчитывал не на это, он вздохнул, помолчал и сказал:
— Ладно, зови его.
Еган, сходил за Сычом. Тот был в келье паломников.
— Рад видеть, что хворь отступила, экселенц, — говорил он, зайдя в келью Волкова, — несмел бы беспокоить вас в такой час, да дело больно интересное.
— Ну!
— Позавчера к ночи, в трактир пришел убогий, и принес трактирщику бумагу.
— Все?
— Нет не все, бумага была важная, трактирщик заволновался, сел писать ответ тут же.
— А говорил, что грамоты нашей не разумеет, — заметил Еган.
— Все он разумеет, — продолжал Сыч, — написал он, значит, бумагу и послал своего холопа с ней.