Волков же поднял палец кверху: тише, господа, тише, обо всём этом говорить никак вслух нельзя.
И господа те понимающе кивали: конечно, конечно.
А насчёт вина и еды в той харчевне Волков всё знал наперёд, потому и не удивился. Много не ел, вина дурного и вовсе пригубил всего пару глотков. Скорее из вежливости.
Карету до вечера ему не починили, верхом же ехать у него никакого желания не было, несмотря на то, что погоды тут вдруг стали совсем летние. И всё вокруг стало цвести, как не цвело в его Эшбахте из-за худой земли.
Генерал нашёл себе хорошее жильё и там остановился, торопиться ему было некуда, всё равно пушки должны были следовать до Эвельрата, где для них Дорфус и Хаазе покупали лошадей. А до вечера завтрашнего дня орудия туда доехать никак не могли, так что он мог спокойно ждать завтрашнего утра, в которое местный мастер обещал наконец починить его карету. К тому же у него были ещё две причины не торопиться.
Во-первых, генерал ждал возвращения Мильке и Хенрика из разведки. Привези они хорошие подорожные наброски или карты, его отряд мог бы значительно выиграть в скорости. А привези они ещё и набросок замка Тельвис, он, в случае, если вдруг замок совсем не силён, мог ещё и распустить часть отряда, изрядно сэкономив при этом. Но даже не в Мильке и Хенрике была его главная надежда, потому что, во-вторых, он мечтал о том, что появится кстати гонец от Его Высочества, или пусть даже от министра, и привезёт письмо, а в том письме ему указано никуда более не идти, так как, слава Богу, Клара Кристина Оливия графиня фон Эден, маркграфиня Винцлау, счастливо обнаружилась в своих пределах, живая и здоровая.
Ах, как бы это было прекрасно; он бы тогда и домой поехал, и деньги герцогу не вернул: как же их можно вернуть, если всё солдатам роздано, и обозы куплены и провиант, и за переправу всё уже заплачено.
«Ах, как бы это было приятно!».
Вот только он знал, что так прекрасно у него никогда не будет. Он дождался, пока из баржи не выгрузился инженер Шуберт с тремя десятками своих сапёров, пока они не стащили с баржи телеги с инструментом и припасами.
А тут рядом с ним оказался и полковник Брюнхвальд.
— Ну что ж, как я и посчитал, переправимся одним днём.
— Да, всё идёт как должно, — согласился Волков. — Если не считать сломанной кареты, переправа прошла без потерь.
— Вообще-то потеря есть, — вдруг говорит Карл.
— Есть? — удивляется генерал.
— Да, Максимилиан отпросился из отряда. Я его отпустил.
— Что? — тут Волков удивился ещё больше и пристально уставился на своего товарища: а ну-ка рассказывай!
— Сказал, что приболел… — отвечал полковник. — Хотя по виду, — он пожал плечами, — я никакой болезни в нём и не заметил. Но хорошо, что это случилось в самом начале дела. Вот бы он заболел где-нибудь в пути, то было бы намного хуже.
И Волкову снова стало неприятно. И самое отвратительное было в том, что и его старый приятель, может быть, единственный его товарищ, тоже ему сейчас был не мил.
«С чего бы это Максимилиан не пошёл в поход? Деньги ему нужны, он же копит, дом собирался ставить. А впрочем, это хорошо».
Он почему-то с этого утра не хотел видеть молодого Брюнхвальда подле себя. Тем более под своим знаменем.
— Найдите нового знаменосца, полковник, — произнёс генерал.
— Да-да, — отвечал Карл Брюнхвальд, — я уже думаю об этом.
Глава 46
Вроде и клопов не было, и ужин был у него лёгкий, но то ли от наступающей летней духоты, то ли от непонятно чем вонявших перин заснуть он не мог. Вроде тихо было вокруг, но то и дело он вспоминал о Бригитт и о молодом Брюнхвальде, так у него сразу начинала закипать кровь. Он даже подумал о том, чтобы встать и переправиться на тот берег, наведаться к госпоже Ланге, но тут же решил, что это уже слишком. Ему в ночи и лодки будет не сыскать, придётся будить кого-то из местных. В общем, ворочался барон почти до утра.
А когда Гюнтер принёс ему воды, он вдруг сказал тому:
— Сейчас съездишь на тот берег, найдёшь там коннетабля, передашь ему письмо одно.
— Я? — удивился слуга. И удивился не напрасно. Никогда господин не просил его о таком, для подобных дел были у генерала его славные и смышлёные оруженосцы.
— Ты, — буркнул генерал, — неси чернила и бумагу.
И пока Гюнтер ходил за надобным, стал умываться. А потом, надев чистое, сел писать письмо Сычу. Странное дело, но не очень приятный Фриц Ламме, грубый и опасный коннетабль Эшбахта, был единственным человеком, которому он мог доверить свои личные тайны. Вот он ему и писал без лишних предисловий и объяснений:
«Пока меня не будет, пригляди за госпожой Ланге, поглядывай, кто у неё бывает, только тихонько. Как приеду, расскажешь».