Читать книгу «Стилист» онлайн.
Кошусь на Лену, та проникается идеей спектакля, в самый душещипательный момент в её глазах стоят слёзы, и она непроизвольно сжимает своими пальцами моё запястье. Я не дышу, происходящее на сцене протекает сквозь меня, как песок сквозь пальцы, я молю Бога, чтобы она не отпускала мою руку как можно дальше. Потом мы вместе со всеми зрителями аплодируем стоя, продираемся к гардеробу, ловим такси и едем к её дому.
— Сегодня Наташка ночует у родителей, — шепчет она мне на заднем сиденье.
Наташка — это, похоже, дочка. Я понимаю намёк, и полчаса спустя в полусумраке уютной комнаты мы остаёмся один на один. Она прижимается ко мне всем телом, ноздри её аккуратненького носика раздуваются, глаза блестят, лёгкая дрожь пронизывает девушку с головы до ног. Я сдерживаюсь из последних сил, но когда наши губы сливаются в поцелуе — всё, у меня словно срывает стоп — кран. Не знаю, сколько она живёт без секса, но для меня три месяца воздержания — срок достаточно серьёзный.
Мы лихорадочно стягиваем друг с друга одежду. Автоматически отмечаю неплохое кружевное бельё, наверняка импортное, за которое его обладательница по — любому отвалила немалые деньги. Но эта мысль проносится метеоритом и сгорает в пламени нашей сумасшедшей любви. Я ласкаю языком ложбинку между грудей, спускаясь к пупку и ниже, где таится самое сокровенное. Она учащённо дышит, её ноготки впиваются в оседлавшего мою спину дракона, но я не чувствую боли, моё возбуждение стремится к пику, каким — то сверхусилием воли я сдерживаю себя от преждевременного извержения. Её ноги обвивают мои, я начинаю ритмично двигаться, моя любовница стонет с каждым мгновением громче и громче. Нам уже плевать, что подумают соседи за стенкой, мы теряем счёт времени, по её пробегает судорога наслаждения, и мы одновременно достигаем пика блаженства Из моей груди сквозь стиснутые зубы вырывается тихий стон, и я обессиленно падаю рядом на смятую, потную простыню. Мы лежим, закрыв глаза и восстанавливая дыхание, а пару минут спустя рука Лены скользит по моей груди и животу. Я немедленно возбуждаюсь, и всё повторяется снова, а затем с небольшим перерывом ещё раз. Наконец мы окончательно обессиленные засыпаем, не в силах даже дойти до ванной и принять душ.
Глава 7
До ванной мы добираемся только утром. Глядя мне в спину, Лена интересуется:
— Какая у тебя оригинальная татуировка. Откуда она?
— Не помню. У меня же память отшибло, — улыбаюсь я.
— С точки зрения художника очень интересная работа, я что — то такое видела в каком — то альманахе. Слушай, Лёш, можно я её перерисую?
— Для тебя, любовь моя, всё что угодно, только, если можно, сначала я приму душ.
На завтрак у нас яичница и растворимый кофе с бутербродами. Сидим, болтаем о всякой ерунде. Между делом Лена проболталась, что эта «полуторка», где она живёт с дочкой, досталась ей после смерти бабушки, чья фотография стоит в комнате на комоде, бабуля успела прописать внучку за год до своей кончины. А так всю жизнь Лена прожила в родительской квартире, в том числе и с мужем после свадьбы. У того со своим жильём была напряжёнка, а на съёмную квартиру он элементарно не мог заработать. В общем, оказался обузой, и когда свалил неизвестном направлении, все про себя облегчённо вздохнули. Даже Лена, которая к тому моменту уже жалела, что по дурости выскочила замуж и забеременела. Вернее, наоборот: сначала беременность, а потом замужество.
После завтрака я позирую прекрасной хозяйке, та сосредоточенно перерисовывает дракона, от усердия высунув кончик языка. Глядя на её отражение в зеркале платяного шкафа, чувствую, как снова подкатывает возбуждение, не выдерживаю и сжимаю Лену в объятиях. Мы неистово целуемся и, повторяя вчерашний маршрут, оказываемся в постели. Свежее бельё снова оказывается смятым…
В 10 утра она уезжает к родителям, которые обитали в Трубниковском переулке, я же со Смоленской, где живёт Лена, отправляюсь в сторону главного универсального магазина страны. Настроение прогуляться, поэтому двигаюсь пешком, тем более ГУМ, можно сказать, в шаговой доступности, если таковой считать около получаса пешего хода. Сегодня подморозило, солнце тщетно пытается прорваться сквозь седую дымку. Я иду с поднятым воротником, хваля себя за собственную прозорливость, заставившую меня купить не модные демисезонные ботинки, а кондовые саратовские полусапоги.
В ГУМе, впрочем, в любую погоду людно, в том числе в часовом отделе. Пробегаюсь взглядом по ассортименту, и в итоге прошу показать часы «Заря» в хромированном корпусе со встроенным календарём. 17 камней, стоимость 35 целковых. И это без ремешка. Напоминание, так сказать, о малой Родине, где эти часы и производят.
После вчерашней «гулянки» от 25 рублей осталось 12 с копейками, а общий мой бюджет, который я носил при себе в скромном кошельке из кожзама, составлял 48 рублей. Если я отдам 35, на жизнь останется 13, в течение трёх месяцев я должен, если верить Вязовской, получить премию за новаторство от Министерства бытового обслуживания РСФСР, и премию солидную, но, скорее всего, дадут её после Нового года. Аванс, как мне объяснили коллеги, в «Чародейке» выплачивают в конце месяца, как и по предыдущему месту работы.
— Берёте?
Голос продавщицы вывел меня из раздумий. Вздохнув, полез за кошельком. Часы нужны, полезная вещь и механизЬм, как говорил персонаж из фильма «Девчата». Опять же, добавят солидности, думал я, с тоской вспоминая свои «Apple Watch». Продавщица, получив чек, установила точное время, прицепила к часам ремешок — на ремешок я не поскупился, взял кожаный за рупь — и, как ни крути, почувствовал я себя уже немного другим человеком.
С Леной я созвонился на следующий день, в понедельник. Опять же, до чего напрягает отсутствие личного мобильника, если каждый раз стучаться к Антонине — ей это в конце концов может надоесть. Когда я вполголоса поделился своей головной болью с Настей, работавшей от меня через кресло, она беззаботно махнула рукой:
— Вот, тоже мне, проблема! Сегодня в обед договоримся с девчонками из кафе, мы тоже иногда к ним бегаем звонить, там заведующая — свой человек, у нас же причёску делает.
Так оно и вышло, я получил санкцию на доступ к телефону в любое время, естественно, когда кафе открыто. Так что на обеде я слегка задержался — позвонил Лене на работу.
— Привет! Я думала, позвонишь или нет, всё — таки позвонил, — я прямо — таки видел, как она улыбается. — Кстати, мама всё тобой интересуется, что это за молодой человек меня по театрам водит?
— Надеюсь, ты представила меня в самом выгодном свете?
— Выгоднее не бывает, — рассмеялась она. — Лёш, хочу сделать тебе алаверды. Ты меня в театр сводил, а я могу устроить тебе персональную экскурсию по нашему музею, а заодно показать мою мастерскую, расскажу, как мы работаем, увидишь уникальные экспонаты на реставрации. Только, — понизила она голос, — могу провести такую экскурсию в субботу, а то в будние дни в мастерской сидят сотрудники.
Субботы я ждал с нетерпением, сравнимым разве что с тем, с которым наркоман ждёт очередную дозу. Не спасала даже загруженность на работе, а ведь я ещё вечерами на курсах обучал и наших, и других московских парикмахеров новым стрижкам. Меня провели на полставки преподавателем, а так как курсы должны были растянуться до новогодних праздников, то свои законные 55 рублей я должен был получить к Новому, 1974 году. Как говорится, хороша ложка к обеду.
На неделе было внедрено ещё одно моё нововведение. Вскоре после своего трудоустройства я предложил Антонине идею с именными бейджиками, та загорелась, договорилась с министерскими, и вот в среду каждый из нас получил по такому бейджику — значку с фамилией и инициалами золотом на чёрном фоне. Вязовская обмолвилась, что такие бейджики появятся в ближайшие месяцы во всех парикмахерских Союза.
Не забыл я и о, казалось бы, шутливой просьбе Насти проставиться за контрамарки. Бутылка 5—звёздочного армянского коньяка обошлась в 14 рублей 12 копеек. Три месяца назад такие расходы вызывали бы у меня снисходительную улыбку, а сейчас прямо — таки жаба поддушивала, когда кассирша выбивала чек. Ну и время, поневоле станешь скрягой. С одной стороны, может, и правильно, люди умеют ценить каждую заработанную копейку, а с другой — я в своё время тоже начинал с самых низов, и свою «снисходительную улыбку» заработал, можно сказать, потом и кровью.
Плохо, что в СССР запрещена частная собственность, глядишь, открыл бы собственный салон красоты, внедрил бы помимо стандартных на сегодняшний день процедур наращивание ногтей и ресниц (правда, расходники пришлось бы ввозить из — за рубежа, если там вообще уже внедряются подобные технологии), депиляцию разными способами, татуаж, спа — процедуры, массаж… А может, ещё и свой Модный дом открыл бы, причём рассчитанный как на средние слои населения, так и на известных артистов, музыкантов, художников, писателей, партийных боссов… Эх, мечтать, как говорится, не вредно. Но к Брежневу или даже Косыгину на приём мне не попасть, не обрисовать им всю прелесть грядущей китайского экономической революции.
Настя замахала было руками, мол, ты что, я же пошутила, но я настоял, чтобы взяла. Она согласилась при условии, что бутылка будет выпита общими усилиями на традиционном предновогоднем междусобойчике. Этот самый междусобойчик, как мне объяснили, случается за два — три дня до Нового года, когда мастера, если можно так выразиться, арендуют кафе часов с семи вечера и до закрытия.
А тем временем подкралась ожидаемая мною с нетерпением суббота. Сам музей в этот день работал, но у меня был личный экскурсовод в лице объекта моих воздыханий Елены Кисловой. И надо сказать, что экскурсовод очень даже неплохой. Благодаря моей возлюбленной я познакомился с египетской коллекцией востоковеда Владимира Голенищева, с собранием европейской живописи, с итальянскими скульптурами от княгини Елизаветы Фёдоровны и одного из основоположников славянофильства Дмитрия Хомякова, с собранием итальянской живописи XIII–XV веков, переданной в дар музею дипломатом Михаилом Щёкиным, коллекциями живописи из бывших собраний Генриха Брокара, Сергея Щукина, Ивана Шувалова, Юсуповых…
— А это образцы французского художественного литья XVIII–XIX веков, подарок археолога Алексея Бобринского, — провожала меня в очередной зал Лена. — Остальные предметы были выкуплены у учёных Николая Лихачёва, Владимира Шилейко, Александра Живаго и Бориса Фармаковского.