— Уже к стенке? А как же суд? — пошутил я.
— Будет и суд, — успокоил меня старлей.
Следом привели ещё четверых мужчин примерно моего возраста, хотя внешне они не слишком напоминали мне меня самого. Я стоял вторым справа.
— Давайте Акульшину, — кивнул старлей приведшему меня сержанту.
Акульшиной оказалась толстая работница кафе.
— Посмотрите внимательно, Анастасия Ефремовна, есть ли среди этих людей тот, которого вы обслуживали в кафе 12 сентября?
Тётка сразу же вперила меня взгляд своих выцветших глаз, а я, не отводя взгляда, мысленно взмолился: «Нет, это не я! Ты меня не узнала, у того был небольшой шрам на губе и глаза ярко-голубые». Чувствуя, как в районе темени появляется слабое покалывание, я продолжал таращиться на неё, а она на меня, при этом в её взгляде начал проявляться лёгкая поволока.
— Ну что, узнали кого-нибудь? — не унимался старлей.
Тётка, словно находясь в стоянии лёгкого транса, повернулась к нему и медленно произнесла:
— Здесь его нет. У того был шрам небольшой на верхней губе, а глаза голубые, как васильки.
— Какой шрам, какие васильки? — опешил Воробьёв.
— Не, нет его тута, — всё с той же интонацией мотнула головой тётка.
— Вы ещё посмотрите, внимательнее!
— Да чего смотреть-то, коль я вижу, что тут того мужика нет… И вообще, я с работы на час всего отпросилась, мне обратно надо.
Старлей с минуту уламывал сотрудницу кафе, однако та стояла на своём, да и я продолжал мысленно посылать сигналы, что среди этих пяти подозреваемого нет. И одновременно билась мысль: «Дар Мессинга работает! Работает!!!»
На Воробьёва больно было смотреть, так он опечалился, что тётка меня не опознала. Однако пришлось её проводить и пригласить продавщицу хозяйственного магазина. На этот раз следователь был более строг.
— Гражданка Богданова, перед вами пятеро мужчин. Узнаёте ли вы среди них того, что покупал у вас 12 сентября кухонный нож и три гранёных стакана?
В общем, с продавщицей повторилась та же самая ситуация, что и с её предшественницей. Снова покалывание в районе темени, снова заверения, что «у того шрам был на губе и голубые глаза», снова неприятие этого факта следователем, который на этот раз вцепился в продавщицу мёртвой хваткой, требуя от неё опознать во мне потенциального преступника. Но та под напором моих мысленных флюидов и не думала сдаваться, так что старлею пришлось и с ней распрощаться.
— Я же знаю, что это вы, Бестужев, почему они отказываются вас опознать? — уже с нескрываемой злостью говорил он, обращаясь словно и не ко мне. — Не могли же вы их запугать, в конце концов, если видели всего один раз в жизни.
А мне было весело, я чувствовал, что выстроенная Воробьёвым пирамида изрядно качнулась и готова рухнуть в любой момент. Правда, остался ещё один свидетель, я так и сказал, старлею:
— Давайте вашего сержанта, пусть ещё он попробует меня опознать. Может, на третий раз повезёт, недаром говорится, что Бог троицу любит.
Неприкрытая издёвка в моём голосе, казалось, сейчас окончательно выведет следователя из себя. Наверное, он сдержался лишь невероятным усилием воли. Сам выглянул из кабинета, крикнув в коридор:
— Мухин, заходите!
Сержант оказался крепким орешком, тот словно почувствовал, что его волю ломают, и мне приходилось буквально продираться сквозь его ментальную защиту. Но вроде пробил, это стало ясно, когда свидетель, впав в некое подобие сомнамбулического состояния, заявил, что человека, с которым он столкнулся в дверях привокзального кафе, среди этих людей нет.
— Ладно, ступайте, — выдохнул Воробьёв, обессиленно падая на свой стул со страдальческим выражением лица. — И вы свободны.
Это уже в адрес нашей пятёрки. Не удержался, спросил у старлея:
— Я тоже?
Показалось, что сейчас он запустит в меня первым подвернувшимся под руку предметом.
— Лыков, в камеру его!
Уже в дверях притормозил и, обернувшись, громко сказал: